стр 1

стр 1 >>> 2

 

Черные дни оккупации: как это было …

(воспоминания очевидцев)

в Алексине…

Вспоминает Клочкова Раиса Ивановна, 1922 г.р.

«Я, Клочкова Раиса Ивановна, (девичья фамилия Молодцова) родилась 4 июля 1922 года в селе Сосновка Сосновского района Тамбовской области. В город Алексин наша семья приехала в 1937 году. Здесь я училась. Два года, в 9 и 10 классах, я училась в новой школе. Сейчас она под номером 11. А раньше она размещалась на Высоком, в бараке по улице Матросова. Наш первый выпускной класс 11 школы был в 1941 году. Выпускной вечер состоялся 21 июня 1941 года. Нам вручили аттестаты, потом танцевали в спортзале, а после отправились кататься на лодках. Домой пришли в 4 часа утра, и вскоре объявили начало войны. Все люди были взволнованы и очень растеряны. Почему-то все вышли на улицу.
Наши мальчики из класса: Прокудин, Добросклонский, Исаченко, братья Рылкины, Плаксин, Беляев Серёжа прямо утром отправились в военкомат. Им дали два дня на сборы, и мы их проводили добровольцами на фронт. Вернулся живым только Фёдор Исаченко. Раненый прибыл в Москву. Подлечился, потом окончил институт и работал в Москве архитектором. Приезжал в Алексин в 1975 году в день 30-летия окончания войны.
1 сентября 1941 года мы с подругой Тамарой Кекиной поступили в институт в г. Туле — механический, сейчас он называется Политехнический. У меня был аттестат с отличием, я поступила без экзаменов, а подруга сдавала 1 предмет. Проучились мы меньше месяца. Началась бомбёжка Тулы и Алексина. Институт распустили, и мы вернулись домой в Алексин.
На левом берегу уже были немцы, железнодорожный мост был взорван, и они, т.е. немцы, стреляли из-за Оки по баракам. Два снаряда попали в наш барак № 19, но жертв не было. После обстрела все стали разъезжаться по деревням, и нам соседка предложила идти в их деревню Яблонево Тарусского района, и мы пошли — трое детей и мама. Это 15 километров от Алексина. Пришли в деревню, а там уже немцы. Я никуда не выходила, т.к. прошёл слух, что немцы собираются отправлять девушек в Германию. Отец и брат остались в Алексине. Отец работал на конном парке до последнего. Когда пришли немцы, он взял лошадь, нагрузил на телегу необходимые вещи и поехал к нам. На дороге его встретили немцы, всё отобрали, и он пришёл к нам ни с чем. Мама очень беспокоилась за брата, ему в то время было 16 лет, и мы с отцом пошли его искать. Дошли до Колосово, посмотрели под откос: много убитых солдат, лошадей. Значит, был бой. У нас подкосились ноги. Мы не смогли идти. Посидели и пошли обратно. Мама была в ужасе. На второй день мы с отцом снова пошли в Алексин. Прошли Колосово, стали спускаться к Мышеге, и по нам стали стрелять. Вдоль дороги проходила траншея глубиной сантиметров в 50, и мы по этой траншее ползли до Белкина моста, а дальше идти надо было по открытой местности. Вдруг появился самолёт и стал обстреливать местность. Мы опять почти ползком добрались до переезда и спрятались до вечера в сарае, а вечером пришли на слободку, где и нашли моего брата. Но он сказал нам, что в комнате живут немцы: офицер и его адъютант. Они только ночуют, а днём их не бывает в комнате. Я осталась в Алексине, а отец утром ушёл в деревню. Я ночевала рядом у знакомых, а днём брат мне говорил, что немцы ушли, и я тогда приходила в комнату. Что мы ели, я не помню. У нас ничего не было, мы просто были голодные.
А потом прошёл слух, что в посёлок пришли каратели. Мы не знали, куда нам деваться. И однажды, когда я сидела одна дома, вошли двое немцев или финнов — не знаю точно. И с ними был наш ученик — выпускник 10 класса — прозвище его «профессор» — Вася Чеботарёв. Он был таким важным, высоким. Он не занимался никогда никакой общественной работой, но учился хорошо. Семья его была бедная, даже очень бедная. Я была в шоке. Он мельком на меня посмотрел и отвернулся. Немцы стали осматривать комнату, тогда он, Чеботарёв, сказал по-немецки: «Пойдёмте, здесь живут бедные», и они вышли. После я узнала, что он был переводчиком у немцев, а его отец — старостой. Оба они с приходом наших были арестованы. Никакого объяснения я до сих пор не знаю, почему он один не явился в военкомат, чтобы пойти на фронт.
Буквально через день прибежал ко мне брат и сказал, что немцы собирают вещи. Они также сказали, что уходят. Радости нашей не было конца. Немцы ушли без боя, без стрельбы. На следующий день утром мы вышли на крыльцо. С крыльца были видны взорванный железнодорожный мост и замерзшая Ока. Было много снега и морозно. И тут мы видим, что со стороны Свинки, с откоса от моста спускаются лыжники в белых полушубках. Мы стали их ждать и дождались. Это было 17 декабря 1941 года. Первым их вопросом к нам был: «Есть ли здесь немцы?». Мы сказали: «Нет». Они развернули карту и спросили: «Нам срочно надо узнать про химкомбинат». Это были разведчики из пополнения сибиряков. Мы сказали, что про химкомбинат не знаем, есть там немцы или нет. Двое из разведчиков отправились на химкомбинат. Одного ранило, но легко, в руку. Ему сделали перевязку, и они поехали на ИТР. Я, когда пишу, то плачу, как тогда от радости плакали, когда встретили своих.
Наши вошли в город без боя. Жизнь сразу наладилась. Я работала на химкомбинате — оформляла рабочих на работу. Проработала 6 месяцев, а после комитет комсомола направил меня на работу в ФЗО воспитателем. Здесь я проработала всю войну — воспитателем и комсоргом».

(Интервью Алисова Т.Ю.)

 

Вспоминает Сильянова (Шацкая) Зинаида Петровна, 1929 г.р.

«Во время начала войны мы жили в этом доме (на Тульской, 66). Мама, Шацкая Клавдия Николаевна, бабушка (мама матери), Савостина Александра Ивановна, племянница, Вилена Борисовна, она была еще совсем маленькой, около 3 лет, и я, Зинаида Петровна.
Помню, от школы нас, подростков, посылали в поле на Авангард, в Колосово. А еще дежурили на Высоком, охраняли ночами какие-то здания. Сидели с винтовками. Страшно, жуть. Всего-то 12 лет девчонке, что я могла там охранять, но охраняла.
Осенью 1941 года по городу шли беженцы из Смоленской области. В основном, женщины и дети со своими пожитками. Но особенно запомнился мужчина, который вел корову и велосипед.
Бомбежки были страшные. Сидели в подвале около дома человек 60. Бомбили с самолета, и заметил немец, что кто-то бежал в наш подвал, и стал нас бомбить. Бомба разорвалась рядом так, что каменный подвал весь зашатался, но выдержал. Все люди выскочили и побегли в Никольскую церковь, в церковный подвал прятаться. А там уж полгорода сидело. Это было примерно октябрь месяц 1941-го.
Немцы вошли в город со стороны химкомбината. Заняли наш дом. 2 недели стояли немцы в нашем доме. Особенно запомнился рыжий немец, он все вшей выбирал. Ругался жутко, что девочка маленькая плачет. Кричал: «Плакси мороз!» и выгонял детей на мороз. Все теплые вещи собрали с местного населения. С мамы сняли даже шерстяную женскую жакетку, даже портфель мой детский забрали. Все забирали. Всю скотину порезали. Корову зарезали и прямо во дворе музея жрали во все лопатки на улице на костре.
Выгнали немцы всю нашу семью из дома: девочка-то плакала. И мы пошли на улицу Рыбную, к родственникам. Потом узнали, что немцы повесили троих со стороны Мордовки.
Потом немец отступал. Обозы шли по мосту, и немцы начали жечь улицы. Всех выгнали из домов, и дома поджигали. Одна раненная женщина, Мария Владимировна Рожнова, так в доме живьем и сгорела.
Немцы погнали нас, как живое прикрытие перед собой, через Мышегу на Петровку. Мороз жуткий, холодина. Мы все раздетые, кое-как одеты, девочку мама несла всю дорогу на руках, а малышка мокренькая да в такой мороз… Но Бог миловал – выжила.
Уже на Петровке мы все измученные как-то попрятались в ямах, внутри выложенных кирпичом. Там отсиделись, а потом нас приютили местные. Мороз был сильнейший, отогрелись кое-как. Через три дня домой пришли, а дома-то нет, сгоревший дом. Только каменные стены стоят. Все сгорело. Все запасы припрятанные – все сгорело. Есть нечего, чего мы ели, даже не знаю. Ничего не было.
Пошли жить к соседям по улице Ленинской (теперь – Тульская). Бабушку и племянницу взяли в Москву родственники. А мама и я остались жить по квартирам в Алексине.
Отец-то, Шацкий Петр Андреевич, был на фронте, вернулся с войны в 1945 и стал восстанавливать дом. Умер он в 1957-ом, а мама – в 1987-ом.
Мост железнодорожный, помню, взрывали наши примерно в 11 часов ночи, чтобы немцы не шли в Тулу. Он наклонился в воду. Мы сами были в деревне Свиридово. А еще помню, когда во время бомбежки отсиживались в подвале, два молоденьких солдата наших были в гимнастерках, а на руках – компасы. Они были отставшие. Сколько же наших погибло! Немцы тоже убитые были. Шацкий Михаил Андреевич, брат моего отца, пришел из окружения. Так вот военкомат распорядился убитых немцев перезахоронить, т.к. они были закопаны на площади Ленина. Так, Михаил Андреевич, их откапывал и на лошади в воронку стаскивал, хоронил на улице Советской. Там раньше поле было, «аэропорт» называли. Потом уже, примерно в 50-60 гг., узнали, когда дома там строить стали, и нашли останки немцев. Потом призвали его в Вооруженные силы, и без вести пропавший он с 1942 года.
В лесу сколько много мин и снарядов было! Мы по лесу шли и наткнулись на могилу, на ней «Брезгунов» было написано. Его потом перезахоронили. Ребятишки только так подрывались. Один наш родственник, Шацкий Вячеслав Алексеевич, ему лет 15 было, принес домой мину и во дворе пытался ее разминировать. И взорвался и погиб.
Отец с фронта привез благодарность, подписанную лично И. Сталиным».

(Интервью Шкурат Е.В.)

 

Вспоминает Смолякова (Гущина) Галина Александровна, 1933 г.р.

«Город был брошен. Немцы были на левом берегу. Случаев поджогов домов отступающими советскими войсками не было. Наоборот открывали склады, раздавали, что было в складах: зерно, крупу… Все раздавали мирному населению перед немцами.
Бомбежка была, обстрелы были. С того берега Алексин постоянно обстреливали из минометов: и утром, и вечером. Наш дом был разбит: мина взорвалась под окном. Рядом упала бомба фугасная, 8-митонная. Ужасная была воронка, 2-х-этажный дом мог туда попасть. Однажды я пряталась от обстрелов на старом кладбище, стояла с котенком на руках и с козой под аркой у входа на кладбище.
Немцы вошли в Алексин без боя. Бой был в районе Горянова (?), Казначеева. Сюда вошла разведка, шли по улице Советской, пускали ракеты. Когда они зашли, мы сидели под Никольской церковью. Немцы бросили туда 3 гранаты. Были раненые, и дети, и взрослые. Была ранена моя двоюродная сестра годовалая, в голову. Всех оттуда выгнали и гнали по Кузнечной улице, к реке. Мы, как старые жители, прошли дворами и пришли домой.
Страх был ужасный. Немцы тащили из домов, все что попало, вплоть до елочных игрушек. У нас взяли корову, погреб вычистили до дна. Родители наши потихонечку, ночью прятали свою картошку, чтобы самим существовать. Немцы ставили печки отопительные. Разбирали водосточные трубы с домов и ставили печки в домах. Расстрелов жителей я не видела, но и доброго ничего от немцев не было. Случаев вредительства немцам я тоже не знаю.
Все поле перед кладбищем было загружено тяжелой техникой. Были танки, были пушки.
Среди немцев были финны. Они были высокие. Финны не входили в дверь, лазили в окна. Говорили, что двери заминированы.
Кладбищ немецких не было. А убитых немцев было очень много. Весной 1942 года собирали трупы немцев и наших по берегу реки Оки, в стороне Соцгорода и складывали их в братские могилы на кладбищах.
При отступлении немцы жгли Алексин. 16 декабря в 4 часа дня начало гореть на Радбуже здание милиции, и пошел гореть весь Алексин. Где сейчас кинотеатр «Луч», там был Нардом, он тоже горел. Немцы пошли в частные дома. Наш дом тоже поджигали, но дед был старый, умный, он положил под каждое окно ворох снега. Немцы бросали бутылки с зажигательной смесью, бутылка прогорала в снегу, а дом не загорелся.
При наступлении наших била «Катюша». Моя мама сидела в убежище. Убило соседа нашего Батькина (?), раненые были. Ветрова Антонина Ивановна «Катюшей» была раненая, потому что они из бомбоубежища выходили посмотреть, из любопытства.
25 января 1942 года проходил через Алексин мой отец в войсках Красной Армии. Они наступали на Калугу. Одеты они были в шинели, ботинки, обмотки. Холодно было, конечно.
Встречали их мирное население со слезами.
После освобождения вздохнули все. Сразу начали работать школы. Уже 25 января я училась. Сразу работал райвоенкомат. Когда папа проходил через Алексин, заходил в райвоенкомат, просил, чтобы не бросили, помогли, дом наш был разбит. Нам дали лошадь, дали бревна, привезли на ремонт дома.
Случаев гибели мирного населения после освобождения было много. Подрывались дети. Ершов мальчик в районе Медведки попал под мину. Со мной учился Никитин, они запалы нашли, пальцы им оторвало».

 

о своей тете Кальниной Антонине Николаевне, 1887 г.р.

«Моя тетя родилась в Алексине. Она была участницей Гражданской войны. Замужем она была за Кальниным Александром Николаевичем, комиссаром бронепоезда.
Во время войны она проживала по адресу Средне-Приокская, 19. И до войны и после работала на Алексинском химкомбинате. Была награждена за доблестный труд во время войны.
Во время оккупации в ее доме жили немцы. Они вели себя нагло, некорректно, грубо. До войны у тети останавливались отдыхающие, артисты, художники, а немцы разрушили весь этот уют, который был создан ее на протяжении многих лет. Были разграблены картины, предметы старины, которые дарили радушной хозяйке отдыхающие. Немцы отобрали не только вещи, но и все продукты. Дошло до того, что они лазили в горящую печь и проверяли, не осталось ли там чего.
Накануне отступления немцы трижды возвращались в дом, пытаясь его поджечь. При отступлении немцы заводили тяжелую технику, которая располагалась на поле перед старым кладбищем в Бору. Они поджигали дома, собирали мирных жителей и гнали их на лед. Страшно горели дома, расположенные рядом с домом Антонины Николаевны. Взрывались ящики с гранатами, минами. Тетя со своей матерью прятались на кладбище, и в сумерки, крадучись пробрались к знакомым в Бор.
Тетя Тоня часто вспоминала о том, как тяжело приходилось маленьким детям во время оккупации. Дети питались мясом погибших лошадей, гнилой картошкой. Во время обстрелов дети прятались на кладбище под оградой. Многие дети умирали от голода, холода. У Антонины Николаевны умер двухлетний племянник от параличного состояния сердца. Как потом объяснили врачи, это произошло от страха.
Вернувшись домой, тетя увидела, что ее дом уцелел. В доме находился штаб Красной Армии. Невозможно описать, как были рады жители и дети концу оккупации и приходу наших войск!»

(Интервью Чугреев Илья)

 

… в Солопенках

Вспоминает Денисова Клавдия Александровна, 1926 г.р.

«На трудовом фронте пришлось поработать: мы расчищали дорогу Алексин – Калуга. Отступающие части через нашу деревню проходили: и группами и по одиночке. Поджогов не было.
Деревню нашу немцы бомбили, погибали дети. Но взяли ее без боя. Шли немцы пешком, ехали на мотоциклах, машинах.
В первые дни оккупации испытывали страх и панику. Наши раненые оставались. Как только поправлялись, уходили украдкой к своим войскам. Мирное население их прятало.
Среди немцев были другие национальности. В нашем доме жили немец, чех и финн. Чех был более добрый, образованный, врач по специальности. Когда у меня заболела родная сестра, он ее вылечил. А когда умерла тетя, он определил, что у нее туберкулез. Финн же отличался грубостью и жестокостью, заставлял брата воровать сено у соседей. Когда брат отказался это делать, он его жестоко избил. Немец отличался безразличностью.
Одеты немцы были по-военному, но не по сезону, слишком легкая была одежда. Отнимали одежду у мирного населения. Снимали валенки прямо у идущих, к примеру, за водой. Все жители старались спрятать вещи, продукты. Молодые женщины обстригали волосы, одевали старую, рваную одежду, чтобы обезопасить себя от приставаний фашистов. Немцы отбирали все, вплоть до детских игрушек.
Отапливались немцы нашими печками, ломали мебель и использовали ее вместо дров. Отняли у всех коров, птиц и прочую живность. Резали, ели…
Тяжелой техники у них не было, она проходила мимо, не задерживаясь. Случаи расправ были, вешали, расстреливали. Если кто-то чем-то им не угодил, долго не церемонились. Когда немцы отступали, то брали детей и заставляли их указывать безопасную дорогу, а потом расстреливали этих детей.
Предатели, конечно, были. Я знаю, что был у нас староста Бортотин. Он все рассказывал немцам, пировал с ними. Когда пришли наши, его увезли на Север, говорят, что расстреляли.
Питались мы так. Была осень, убрать хлеба не успели. Ели зерна, прямо не обмолоченные, да и то украдкой. Собирали кровь с убитых животных и варили ее. Я даже ею отравилась, долго болела. Ели гнилую мороженую картошку.
Хоронили немцы своих в районе Соцгорода, как на Колюпаново идти, где железнодорожный мост, на левом берегу. Хоронили по правилам, ставили кресты, номера.
Немцы ушли тихо, без боя, ночью. Нас чех предупредил, что сегодня уходят, что наши близко. Поджогов не было. К утру они ушли, тихо, мирно.
Потом пришли наши. Все обрадовались, встречали с криками, с восторгом.
Бывали случаи, что подрывались потом, в основном дети, на оставленных боеприпасах».

(Рукопись)

 

… Пронино

Вспоминает Дудоркина Елизавета Александровна, 1930 г.р.

«Когда началась Великая Отечественная война, мне было 11 лет. Жила я в деревне Пронино, училась в 4 классе Спас-Конинской семилетней школы.
Ушли на фронт мужчины, сколько слез было пролито, но жить надо было. И не просто жить, а надо было работать и помогать фронту. Трудились все: и стар, и млад. Вырастили хороший урожай и сохранили от немцев. Хотя немецкие войска стояли недолго, но переходили мы из рук в руки два раза. Последний раз немец пришел 15 декабря к вечеру, а 16 декабря утром отступил, сжег при этом всю деревню. Хорошо, что все жители находились в колхозном овощехранилище. Какой ужас был! Это трудно передать словами! 17 декабря пришла наша Красная Армия. Какая была радость, когда командир сказал: «Все, немцы далеко и больше не придут!».
Разорено было все и заново надо было начинать. Строили жилье, амбары для зерна, скотные дворы, сеяли, убирали хлеб. Работали дружно, не считаясь ни со сном, ни с отдыхом. Лошадей было мало, приходилось пахать, бороновать, отвозить зерно, навоз на поля колхоза на бычках. Носить молоко в ведрах на молокозавод за 12 километров. Носили на себе семенное зерно с Алексина, станции Рюриково.
Вместе с взрослыми трудились и мы, пионеры и комсомольцы тех далеких и близких лет. Помню, пришел с фронта наш односельчанин Сергей Фокин. Он был молод, но уже инвалид. У него отсутствовала кисть правой руки. Выбрали тогда его женщины бригадиром. Был он и нашим пионерским и комсомольским вожаком.
Работали мы везде и всюду: чистили тока для скирдов, тогда не было комбайнов, а потом уже молотили, была такая молотилка, бороновали и пахали на быках. Помогали больным и престарелым, многодетным женщинам. Собирали подарки для воинов: шили кисеты, вышивали и обвязывали платки, вязали варежки, носки. Работали под девизом «Все для фронта, все для победы!».
Летом работали, зимой ходили в школу за 6 километров. Часов ни у кого не было, ориентировались по петухам. Уходили темно и приходили темно. В школе было введено военное дело вместо физкультуры. Проходили устройство боевой малокалиберной винтовки, боевой гранаты. Учились ходить в атаки, ходили строем. Запомнилась мне песня, которую пели в строю: «Нам задачу боевую надо знать и выполнять». Припев: «Эх, комроты, даешь пулеметы, даешь батареи, чтоб было веселее». В 8.30 была у нас военная зарядка, а в 9.00 начинались занятия. Охраняли по 4 человека школу по ночам, электричества не было, сидели с коптилками. Постоянно работали кружки художественной самодеятельности. Ставили военные пьесы, часто выступали перед тружениками.

ЖЕЛАЮ ВСЕМ МИРНОГО ЧИСТОГО НЕБА И ТЕПЛОГО ХЛЕБА, И ЧТОБЫ БЫЛИ МАМЫ, ПАПЫ И СОЛНЦЕ!!!

(Интервью Белогурова Н.В.)

 

… Спас-Конино

Вспоминает Дудоркина Екатерина Ивановна, 1928 г.р.

«В первые дни войны жители Спас-Конино только успевали провожать своих мужчин на фронт. В селе остались только женщины, дети и старики. До осени, октября месяца, жили спокойно и не думали, что война придет к нам, в наше село, так быстро. В начале покой села нарушили эвакуированные люди из Белоруссии, Украины и других мест. Они гнали стада коров, которых по дороге и в нашем селе продавали местным жителям, ведь впереди была зима. Отдельные эвакуированные оставались в нашем селе и жили почти до конца войны.
Вначале к нам пришла наша Красная Армия. Собирали население около сельсовета и говорили, что надо уезжать из своего села дальше. Предупреждали о сильных боях с фашистами в нашем селе. Часть населения перебралось в деревню Панковичи, а часть вырыли блиндажи в овраге и переселились туда еще до прихода немцев. Наша армия окопалась на поле к деревне Бизюкино, но было уже холодно и они приходили в село погреться. У жителей в домах топили печи и варили еду.
Немцы, т.е. их разведка, на трех лошадях меня повстречали в поле. Я шла из деревни Березовка, куда носила какой-то приказ председателю колхоза Кузнецову Григорию. Немцы поинтересовались куда я иду и откуда. Я ответила им, что иду от бабушки домой и меня отпустили. Их было трое на лошадях и один переводчик, который довольно хорошо говорил по-русски. Я пришла в Спас-Конино и сразу отправилась в сельский Совет, где обо всем рассказала нашим военным.
Почти сразу же после этой моей встречи с немцами началась оккупация Спас-Конино. Немцы ехали по селу и на лошадях, и танках. Боя мы почти и не слышали, стреляли где-то по направлению к деревням Бизюкино и Клешня. Немцы захватили наших бойцов в плен и поселили их в церкви, а затем куда-то угнали. Жители тайком через окна церкви кидали бойцам хлеб и картошку. Немцы выгоняли всех жителей из села, отбирали все: скот, свиней, кур. У моей мамы отобрали новые валенки. В домах жителей топили сильно печи и готовили себе еду. Сильно дерзкие были финны.
По нашему селу все время била «Катюша», горели дома в селе, сгорела конюшня, скотный двор и всего сгорело около 15 домов. Немцы окопались в овраге Бикетка, перетащили туда отобранное у сельчан имущество. Выламывали полы, уносили постели, матрацы у кого были пружинные — все тащили в блиндажи. Бои шли между нашим селом и деревней Клешня. Около леса Харька было побито много солдат немецких, а также лошадей немецких и наших. Трупы заполонили окопы и овраги. С наступлением весны 1942 г. населению пришлось производить захоронение немецких и советских солдат на нашем кладбище. Позже было произведено перезахоронение в д. Клешня, где до сих пор существует братская могила.
Октябрь-ноябрь месяцы и до 15 декабря мы жили в овраге, готовили на кострах, скот гулял в лесу около наших блиндажей. Когда затихала стрельба, ходили в село, чтобы испечь хлеб, взять картошки, которая еще оставалась в погребах. Но немцы не давали покоя и в лесу, приезжали, убивали коров, забирали мясо с собой. Брали в плен молодых ребят. Так они взяли моего Алешу, увезли его по направлению к д. Борисово и долго не отпускали, обвиняя его в связи с партизанами. Все-таки отпустили, сильно избив. Он добирался домой пешком и по тем местам, где его не могли поймать немцы.
15 декабря все в селе притихло, и мы вернулись домой из оврага. Вернулись все больные и завшивленные, начали приходить в себя и приводить все в порядок. А через сутки пришла наша Красная Армия. Все были одеты в теплые белые шубы и валенки. Начали догонять немцев, которые успели уйти недалеко и добивать их. Гнали по направлению к Алексину. Было много побито немцев около деревни Даниловка, где был вырыт целый котлован от бомбы немцами, а наших бойцов захоронили в братскую могилу около школы. В селе немцы разбили все окна и двери, растащили полы в начальной школе на Кабацкой и ее сразу нельзя было отремонтировать. Начальные классы с 1 по 4 занимались в доме частном поповом, который уцелел, где не было хозяина. Семилетнюю школу подремонтировали, вставили в окна стекла, поправили печи, и мы уже в январе пошли в школу.
В селе в это время был колхоз, начали понемногу все восстанавливать, собирать скот, лошадей, которые паслись в полях около скирдов с сеном и зерном какие остались от пожаров и грабежа. Колхозники стали выбирать председателя колхоза, бригадиров и вообще все восстанавливать. Первым председателем после освобождения села от немцев была женщина Гаева Елизавета Алексеевна, были созданы две бригады.
За время войны в колхозе работали с раннего утра и до позднего вечера, без выходных дней. Работали за трудодни (за палочки) и получали на них хлеб, пшеницу, рожь, картофель, свеклу, солому, сено. Из учащихся, начиная с 4-по 7 класс, были созданы ученические бригады, которыми руководили учителя Архипова Ольга Тимофеевна, Салуева Полина Ильинична, Никитина Нина Александровна. Они строго следили за работой и начисляли нам трудодни. Директором школы тоже была женщина Селезнева Евдокия Семеновна.
Учебный год в школе начинался с октября месяца и кончался в мае месяце. С весны помогали все сажать, летом убирать сено, а осенью копать картошку, помогать в жатве ржи, пшеницы. Ведь все делали вручную, косили крюками и вязали в снопы, складывали в скирды, а потом осенью молотили. Были уже молотилки из МТС-Першино.
В каникулы и выходные дни ребята повзрослей помогали в колхозе на обмолоте снопов зерна, т.е. работали на молотилке, подавали снопы в молотилку и скирдовали солому.
Вот так и жили, и работали дружно, для ПОБЕДЫ».

(Интервью Белогурова Н.В.)

 

в Авангарде

Вспоминает Задурова Ксения Максимовна, 1922 г.р.

«Прибыли мы в совхоз «Авангард» из Украины в период голодовки по вербовке в сентябре 1932 г. Отец – Хайновский Максим Петрович, 1898 г.р., мать – Хайновская Анастасия Калиновна, 1906 г.р., брат – Хайновский Дмитрий Максимович, 1926 г.р. и второй брат — Хайновский Григорий Максимович, 1930 г.р. в 1941 году находились в с-зе «Аванрагд».
Участие в трудовом фронте принимала, работала на копке окопов против танковых орудий (в 2,5 вглубь) в Плавском районе по приказу директора завода.
Отступающие части Красной Армии через наш совхоз проходили, а беженцы – нет.
Обстрелу и бомбежки поселок подвергался. Были жертвы: погибла женщина беременная и мальчик лет пяти.
Немцы в наш совхоз вошли без боя. Они пришли в ноябре 1941 г., пехота. Население выгоняли в деревни Сукромна и Сурнево, а сами расположились в квартирах. Находились они в нашем совхозе около двух недель.
Среди мирного населения находился один раненый красноармеец, который впоследствии умер. Находился он в доме Стояна Матвея (он сейчас умер).
При оккупации мы испытывали страх и боязнь. Были среди немцев финны, которые отличались своим зверством. Одежда у немцев была шинели, сапоги, шапки-ушанки. Вооружение было пистолеты, автоматы. Тяжелую технику я не видела. Издевательств и казней со стороны оккупантов не было. У немцев был свой паек, печки топили сами.
У нас в совхозе был составлен список женщиной Никутень Анной на 12 комсомольцев, которых могли расстрелять. Ждали карательный отряд, но наши его обогнали. Некоторые немцы относились неплохо к мирному населению. Немцы старост не назначали. Предатель была — Никутень Анна.
Во время оккупации рабочие получали паек – 500 г, служащие – 300 г, иждивенцы – 150 г. Была общая кухня – 1 раз в день обед.
В совхозе у жителей было 56 коров. Немцы забивали скот и кормили раненных немцев, которые находились в Болотской школе, где был организован немецкий госпиталь. Кладбищ немцев не было.
Случаев вредительства немцам не было.
Освободили совхоз без боя. Обстрелами из «катюш» не подвергались. Немцы дома при отступлении не сжигали.
Наши были одеты в шинели, шапки, сапоги. Отношение к ним было очень хорошее, встречали их с радостью.
Люди возвращались в с/з и начали заново строить жизнь. Постепенно восстанавливали совхоз. В совхозе был один барак, стали строить еще бараки, детсад, клуб, завезли свиней. Совхоз стал свиноводческого направления. Питались картофелем, лебедой, стали сажать огороды. Жизнь понемногу налаживалась.
Случаев гибели мирного населения от мин не было».

(Интервью Ивахина Ю.М.)

 

… Пластово

Вспоминает Зеленов Николай Иванович, 1932 г.р.

«В 1941 году я проживал в деревне Пластово. Родители трудились до прихода немецких оккупантов в колхозе «Новый путь». Оборонительных сооружений и укреплений со стороны руководства колхоза не организовывались.
Отступающие части Красной Армии в 1941 году, в октябре месяце, через нашу деревню проходили. Беженцы были одиночки из городов Смоленска, Калуги и др. При отступлении Красной Армии нарушений правопорядка жителей деревни не было, поджогов домов и ферм колхоза тоже не было.
При наступлении немецких оккупантов наша деревня подвергалась бомбежке, но жертв не было. Немцы вошли в деревню в октябре месяце 1941 года, без боя. В период прихода немцев раненных красноармейцев среди мирного населения не было. При входе немцев в деревню страха никто не испытывал. Любопытства было очень много, особенно среди нас, детей. Мы подходили к немцам и их машинам, не понимая разговора, с любопытством их разглядывали. Впоследствии после прихода оккупантов мы узнали, что среди немцев присутствовали финны, которые отличались от немцев своей жестокостью. Оккупанты были одеты в летнее добротное обмундирование, вооружены были автоматами и винтовками, офицеры были с пистолетами.
При наступлении немецкой армии через нашу деревню проходили крупные танки, которые мы увидели впервые.
Издевательств и насилий со стороны оккупантов не было. В помещении нашей школы оккупанты организовали госпиталь, который мы, дети, ради любопытства часто посещали. Во время наших посещений немецкие солдаты угощали нас конфетами.
При полной оккупации нашей деревни из числа наших жителей был назначен староста, Кондрашов дядя Максим, очень жалостливый и порядочный человек. Случаев предательства не было, а, наоборот, со стороны дяди Максима были тайные предупреждения. Так, например, у нас в хозяйстве в то время была взрослая семья, которую хотели забрать у нас на немецкую кухню, о чем дядя Максим предупредил мою мать. В эту же ночь мать попросила деревенского мужика, чтобы он зарезал свинью, и мы ее спрятали. А после отступления немцев и прихода красных частей, в декабре 1941 года, дядю Максима арестовали и увезли неизвестно куда по сегодняшний день.
В период оккупации, с октября по декабрь 1941 года, все жители деревни питались своими запасами, полученными из колхоза перед приходом немцев. Колхоз был очень богатый и после уборочной кампании жителям были розданы зерно, мед, овощи, фрукты и другие сельхозпродукты.
При оккупации немцы – солдаты — были расквартированы по домам деревни, а раненные немцы находились в госпитале, расположившемся в нашей школе. Около госпиталя (100 метров от школы) было организовано кладбище, где были захоронены немцы, могил 12.
Случаев вредительства немцам и помощи нашим разведчикам не наблюдалось.
Деревню Пластово освободили в декабре 1941 года без боев. После освобождения нашей деревни прибыли «Катюши», которые вели обстрел немцев в деревне Титово в 8-ми км от нашей деревни. Поджога домов отступающими немцами не было. Наши войска при освобождении деревни проходили в маскировочной форме (в белых халатах) и разглядеть их обмундирование в зимних условиях было очень трудно. Части Красной Армии при наступлении проходили нашу деревню стремительным маршем, плохого отношения к жителям деревни не наблюдалось. Погибших солдат Красной Армии не было, захоронений тоже.
После освобождения нашей деревни все мужское население призывного возраста и пригодного к службе в боевых условиях были мобилизованы на фронт. Оставшиеся женщины и дети подросткового возраста были мобилизованы для работы в колхозе. Жизнь была удовлетворительная. Гибели мирного населения от мин и снарядов после освобождения деревни не наблюдалось.
Документов, писем и фотографий того времени ни российских, ни немецких не сохранилось».

(Интервью Абросимова О.В.)

 

… на Мышеге

Вспоминает Кулакова Анна Павловна, 1924 г.р.

«В 1940 году я окончила школу ФЗО. Сначала она называлась ФЗУ, а потом стала ФЗО. Получила специальность токаря. Затем нас направили за Тулу на Косую гору. Работала там на шлифовальном станке. Жили на квартире в селе Прогресс. Хорошо помню начало войны. В Туле были слышны разрывы, немцы уже бомбили город. Когда немцы стали подходить, мы пешком пошли домой, на Мышегу.
Завод еще работал. Немецкие самолеты сначала сбрасывали листовки на русском языке, предупреждали, а потом, на следующий день, бомбили. Чаще всего бомбили химкомбинат. К бомбежкам привыкли очень быстро. Сначала бегали прятаться в Жаличню.
Во время одной бомбежки моя мама обожгла ноги кислотой. Она несла бутыль с кислотой, споткнулась, упала и разбила ее. Кислота сожгла ей ноги до костей. Она страшно мучилась. Нас было в семье девять детей, папа, чтобы ей было немного полегче, подвязал ноги ей повыше. Так она и лежала дома, даже когда на улице шла стрельба, а она лежала у окна, мы хотели ее перенести от окна, она говорила, что не надо, хоть бы убило, чтобы больше не мучиться.
Жили мы в бараках, у лестницы на Мышеге. У наших солдат разбило кухню, и мы их кормили: носили им хлеб, конину, иногда приносили спиртику, его тогда на химкомбинате много осталось. Ходили мы к ним, не прячась, во весь рост, не понимали еще ничего. Солдаты нам кричали: «Что же вы идете во весь рост, пригнитесь, убьет». Однажды к нам пришел офицер, поблагодарил нас, что мы кормим солдат, только сказал, что спирт носите, это плохо. Иногда солдаты заходили к нам, бывало, играли с нами в карты.
Наши из поселка отошли без боя. Когда немцы вошли, запомнилось, как вели мимо нас большую колонну наших пленных. Среди них было 2 девушки. Когда наши отступали, некоторые пристраивались к мирному населению, переодевались в гражданскую одежду, кололи дрова. Встречался казах без оружия. Потом, когда наши отогнали немцев, они опять шли воевать.
Через дорогу от нас расположилась немецкая санчасть. Как-то зашел к нам немец, в годах был, пожилой. Посмотрел на мать с подвязанными ногами, покачал головой: «Матка, матка». Пересчитал нас, девять детей, опять покачал головой. Показал нам на пальцах, что у него три «киндер», т.е. детей. Немного погодя пришел снова, теперь уже с молодым немцем с чемоданчиком. Тот тоже посмотрел у мамы ноги, покачал головой, открыл свой чемоданчик, достал мазь и стал лечить. Пожилой немец приходил каждый день и лечил маму, и ей стало лучше, она смогла встать. Так все называл ее «матка, матка», а мы его «пан». Мама долго его вспоминала уже после войны и молилась за него.
Есть у нас ничего не было. Ходили по деревням, меняли тряпочки на еду. Тогда с мануфактурой плохо было. Очень сильно голодали в городе. Ходили на картофельное поле за мерзлой картошкой. Пекли из нее «кавардашки». Ходили за кониной всей улицей, как услышим, что где-то есть побитые лошади, так и идем. Брали с собой пилы, топоры и шли. Пилили и рубили мясо как дрова. Ходили менять мануфактуру по деревням. Морозы лихие были. Ходили пешком в Дугну, это 15-20 километров. Однажды над нами пролетел немецкий самолет, низко-низко, казалось, что чуть ли не над головой. В Дугне встретили длинную колонну немцев. Они нам кричали из колонны: «Ком! Ком!», один покрутил пальцем у виска. Однажды, когда мы переходили Оку, нас обстрелял немецкий самолет. Я спряталась за убитым нашим солдатом.
Однажды шли мы через Высокое. Поле — большое, на нем немцы окапывались. Вид у них был измученный. Одеты немцы были в тоненькие шинели и сапоги. Мерзли очень. Какой-то немец, он был чище других и формой отличался, может быть, даже командир, сказал нам на чистом русском языке: «Девочки, идите сюда». Стал расспрашивать, куда идем и зачем. Потом сказал: «Вы что не видите, что происходит? Если не ваши, то наши убьют. Прячьтесь».
Когда немцы наступали, заставляли народ лед намораживать, чтобы техника могла перейти на другой берег. Мост через Оку был понтонный, он был взорван. Вот немцы и гоняли людей на реку, черпали воду ведрами из поруби и поливали, намораживали лед. Народу было много, вся Ока была черная. Вот лед, которых гнали намораживать, с тех валенки, бывало, снимали.
Наших солдат было много убитых за Алексином, где-то возле Ботни, кажется. Их с самолетов постреляли. Трупов очень много было.
Как-то в поселке кто-то убил немца. Они стали хватать всех подряд, в основном, молодых. Потом их всех расстреляли в Гремицах. Мой двоюродный брат, Шевельков Николай, с 1923 года, вместе с товарищем убежал. Нашего, когда он пришел домой, немцы поймали, повели в липовый парк – вешать. Поставили табуретку, а он ударил немца ногой и убежал в Спешиловку. Потом его какая-то женщина выдала, немцы его опять схватили. Приказали его отцу стрелять в него, у того ноги подкосились, на колени упал. Брата все-таки немцы убили. Тела всех убитых похоронили потом возле клуба.
Вот еще история. Во время немцев как-то играли в карты мужики. А спирт-то был. Напились они пьяными, ну и поскандалили. Один взял да и пришел к немцам и говорит, мол, там партизаны. Немцы прибежали туда и начали, а тут бабы все говорят: «Какие они партизаны, он в карты проиграл». В общем, доказали они немцам, и те его расстреляли. Они тоже не любили тех, кто предают, говорили, раз ваших предают, значит и нас предать могут». Немцы, знаете, как и у нас, разные люди. Кто-то хороший, кто-то плохой. Я вот с матерью пример возьму. Ладно бы он пленный немец был, а то он оккупант, он бы ей сказал: ну и черт с тобой. Как-то женщины меняли хлеб. Немцы их схватили. Один сказал: «Расстрелять!» и ушел. Другой немец сказал: «Бегите!» и выстрелил вверх. Всякие бывают, одни нормальные, другие нет. И у нас такие бывают.
А вот все говорят: партизаны, партизаны… Я про них не слышала. В Жаличне была лавка. Когда наши отступили, продавщица, которая в ней торговала, перенесла часть товара. Какой-то местный житель дознал, бороду, усы распустил и пришел к ней, отдавай, дескать, товар. Она ему что-то отдала. А у этой продавщицы была знакомая, учительница. Она была русская, но преподавала немецкий язык. Эта продавщица пришла к ней и пожаловалась. Та пожаловалась немцам. Немцы сказали, чтобы она показала им этого человека. Она побоялась им сказать. Во второй раз этот человек пришел к продавщице, та, видимо, ему ничего не дала, он ее и убил. Учительница, когда узнала об этом, пришла к немцам и все рассказала. Они ведь тоже предателей не любили. Это говорят или партизан, или предатель. Немцы нашли того человека, вывели и повесили. У них в семье осталось 5 человек, вот мать с ребятами ходила, побиралась. А потом они доказывают, что он был партизаном. Не знаю, был ли он партизаном, не был ли…
Все говорили и ждали какого-то карательного отряда, но его, слава богу, так и не было.
В Гремицах был наш штаб. А немцы его обстреливали. Ночью через наш поселок летели красные снаряды. Как они узнали, что там штаб? Наверное, разведка разузнала.
Немцев отогнали. Мы сидим, играем в карты, что мы тогда, молодыми были. Заходят два летчика. Один высокий, другой поменьше ростом. У них были не погоны, а такие маленькие на воротнике (петлицы). Оказалось, что их самолет сбили, и они шли в военкомат. С нами играли в карты два татарина, сейчас они оба уже покойники. Один татарин, Аблакаюмов, кажется, его фамилия. А в это время к нам пришла одна женщина из Жаличны, она и говорит: «У, татарская морда, в карты играет, к нам приходил, грабил». Маленький летчик, офицер говорит: «Как это, расскажи». Женщина и говорит:
— Да, с немцами ходил, грабил нас.
— Может быть, заставили?
— Вот если бы так, а то ведь немцы ищут – не находят, а это говорит: «Подождите, я сейчас найду» и находил.
Как офицер в этот момент вскочил, схватил наган: «Сейчас расстреляю!». Все перепугались, схватили его за руки. Женщина сама уже не рада была, что сказала. Да, еще летчик этого татарина спрашивал, почему он не фронте. Потом эти братья-татарины сами были на фронте и потом пришли с войны.
Когда немцев отогнали, 11 часов на заводе отработаем, а потом нас посылали окопы копать. Посылали противотанковый ров копать от Жаличны до Гремиц. С 8 до 8 работаем, а потом до 11 ночи ров копали. Ребятишек домой отсылали, а нас, молодых, на ров. Копали, долбили мерзлую землю лопатками. Ров был широченный, высокий».

(Интервью Гостюхин К.Ю.)