стр 2

1 <<< стр 2 >>> 3

 

Черные дни оккупации: как это было …

(воспоминания очевидцев)

… на ИТР

Вспоминает Лавренюк Александра Николаевна, 1931 г.р.

«С 1939 года наша семья жила на поселке ИТР. Этот поселок специально был создан для работников строящегося химкомбината, поэтому он так и назывался ИТР — инженерно-технические работники. Там были построены двухэтажные кирпичные дома. Отец у меня был машинист, мать – домохозяйка. Отца очень ценили, уважали, его даже не успели эвакуировать, потому что он до последней минуты работал по оформлению и вывозу оборудования химкомбината. Часть оборудования не успели вывезти, кое-что было оставлено. Отец остался, ну и мы, естественно, остались.
После объявления войны, по газетам у нас было такое представление, что немцы не люди, а свиньи, с какими-то рогами, со свиными мордами. Такое у нас было представление. А когда немцы пришли – люди как люди.
Самолеты летали над Алексином колесом, когда бомбили. Наши самолеты потом тоже бомбили Алексин, мы выбегали на улицу, радовались.
Бомбежка была на химкомбинате. Завод был очень серьезный, его и строили как военный объект.
Мы от бомбежки ушли к тетке. Она в своем доме жила на Высоком, за 1-ой столовой. В одном доме собрались три семьи: наша, теткина и дядьки семья, в которой было 7 детей — и все в одном доме. Это улей был. Уже при немцах мать с отцом решили пойти на поселок, на «итээровку» подобрать себе квартиру. Ходили по поселку и сами выбирали квартиру, чтобы она была более-менее целой и можно было вселиться в нее. Чтобы окна были целые, чтобы дверь не была выдернута, и т.д. Их не было очень долго, мы уже все забеспокоились, и только утром они прибежали. Оказывается, когда стемнело, им идти нельзя было, т.к. был комендантский час, и они остались в квартире. И заходят туда немцы, отца забрали и увели. Мать осталась одна в этой квартире, плачет, конечно. Заходит офицер, как мог, объяснил ей. Он ей показал фотокарточку, что у него тоже трое детей. И пошел куда-то и привел отца. Вот отца два раза забирали, и он два раза приводил. Потом утром этот офицер вывел их за поселок, что-то патрулям прокричал и махнул рукой – идите. Вот они и пришли. Офицер немецкий спас отца.
А еще был случай такой. Дети есть дети, война не война, все равно на улицу ходили. Я надела валенки, надела галошики, маленькие, новенькие, и саночки. В напротив нашего дома жили немцы. И вдруг немец выходит из этого дома, машет мне: иди сюда. Я подхожу. Показывает: снимай галоши. Я сняла. Он мне свои отдал, вот такие вот огромные. В общем, обменялся. Ну, я иду домой, эти галоши подмышку, слезы ручьем, иду и плачу. Отец: что случилось? Да вот тот рыжий снял. Отец: ух я его сейчас! Схватил меня за руку и – к тому дому. А надо было забежать за угол, а там ледок такой был, и он поскользнулся, а шел офицер, и он ему — под ноги. Вскочил и остыл сразу. Офицер говорит: «Ничего-ничего, иди, пан, иди». Если бы этот офицер не попался бы, если бы он не упал, неизвестно, как все было бы. Застрелил бы его немец, наверное.
Приехал к нам племянник отца. Он сидел, освободился и приехал сюда. Вот он и говорит: «Дядя Коль, что мы не русские что ли? Будем мы еще их речь слушать. Давай, как первый заходит, так голову отрубаем и в подвал бросаем». Все на полном серьезе. И топоры поставили, а дверь забыли закрыть. И вот вваливается эта черная туча этих немцев. Я с перепугу залезла под ватный матрас. Они подскочили и начали штыки греть над «коптежками», такие мы делали коптилки из баночек. А часть немцев полезли в гардероб и начали требовать у матери: «Курки, яйки!» Почему они там их искали, не понятно. Но никого немцы не тронули и ушли. Главное, когда они ушли, мать и говорит мужикам: «Ну, что ж вы головы-то не рубили?» С юмором она была.
Уже после освобождения был у нас один солдатик, я не помню, откуда он, но дело в том, что ему прислали письмо, что немцы уничтожили всю его семью. Вот он был злой. Он расстрелял офицера пленного одного. Он так умолял, так просил. Но он вывел его, даже без разрешения. Командир потом ругался.
Еще один момент был. Когда на Высоком жили. Идут немцы, собирают мужчин куда-то на работы. У нас в доме были три мужчины, и мы вот что сделали. Положили их на печку, прикрыли чем-то и сели на них все дети. Немцы пришли: «Пан есть?». «Нету». Так и спасли. Куда они их гоняли, не знаю, знаю, что сосед был Крестов дядя Ваня, его расстреляли. За что и почему я не знаю, у нас много людей расстреляли.
Очень страшный бой у нас был здесь, это очень страшный. В котловане между Высоком и Мышегой. Там ужасный бой был, там трупов было много и тех и тех. Отец с мужчинами куда-то ходили, пришли оттуда и были в ужасе: там столько трупов! Бой был страшный.
У нас на «итээровке» пришла наша разведка, а их там одна продала. И их расстреляли прямо за забором. Я помню хорошо, что мужчины потом этих солдат украли и закопали. Потом эти трупы перенесли на памятник.
Немец тут был мало, но беды он много наделал, конечно. У меня погиб младший брат Толик, 6-летний ребенок: подорвался на мине.
Как ушли немцы, начался наш трудовой фронт, который заключался в нашем возрасте. в сборе макулатуры, металлолома, золу. Золу собирали в колхозы на удобрение. Ходили с ведром: «Тетя Маруся, ты печку не чистила? Давай я почищу». И все мы делали добровольно и сами, взрослых не было, чтобы кто-нибудь нами командовал. Соревнования шли по классам. У нас не было свалок, все собирали. Ходили мы «итээровки» пешком на Соцгород, в 11-ую школу, пока эту школу не перевели под госпиталь.
Каждый класс имел свой участок и каждый класс обрабатывал его. У нас в школе были завтраки бесплатные. В этот завтрак входило то, что мы выращивали: картошку, морковку, свеклу и еще нам давали чайную ложечку сахара и полкусочка черного хлебушка. И, что характерно, никогда не было скандалов, дрязг по поводу еды. Мы в школу приходили, нас сажали на грузовые машины, на лавочки, и увозили в колхоз. Мы там полтора-два месяца были на уборке картофеля. И колоски собирали. У нас один учебник был на 5 человек. Составляли график, чтобы пользоваться учебником. Раз ко мне пришла девочка, которой по графику нужно было отдавать учебник. Она пришла, а я читаю, она вцепилась мне в волоса, а я все равно читала. Ее тоже можно было понять, к ней тоже скоро придут за учебником. В самодеятельности если не доставалось номера – это была трагедия. Слез было море.
Еще я помню по реке, по льду вели пленных немцев. Что значит русская душа, мать говорит: «На, отнеси, картошки и кусок хлеба». А менять эту картошку она ходила под Тулу. И мы носили, и солдаты наши пропускали. Немцы были жалкие, все перевязанные. Потом у нас же, где сейчас детская колония, лагерь был немецкий. Они у нас, строили на стадионе клуб, некоторые свободно ходили, они комбинат восстанавливали. Меняли с ними что-то.
Финны были, рыжие. Грубые были. Когда мы жили на Высоком, один увидел у меня в портфеле красный галстук. Залопотал-залопотал по-своему, дескать, коммунисты. А немец отобрал у него портфель и ушли из дома.
Когда немец отступил, штаб был в соседней квартире, а у нас жил начальник штаба. Вдруг прибегает красноармеец и говорит: «Мы окружены!». Видать спиртику на химкомбинате хватил, и со страху почудилось. Начальник штаба говорит: «Мать, садитесь рядом в кружочек возле меня. Живыми не сдадимся». Всех нас посадил и приготовил гранаты.
Дядьку, у него 7 человек детей было, и он нес с завода в кармане соли горсть. И его за это отправили на фронт.
После того как наши освободили, мать забрали на трудовой фронт, рыть окопы где-то под Красным. Отец дневал и ночевал на заводе. И мне приходилось одной справляться с двумя младшими братьями. Это был мой трудовой фронт».

(Интервью Гостюхин К.Ю.)

 

… в Чепелях

Вспоминает Лебедева (Панина) Раиса Михайловна, 1931 г.р.

«В 1941 году немцы дошли до деревни Казначеево, а до деревни Чепели не дошли. Все мужчины ушли на фронт, в деревне были только бабы и дети. Дедушка, Панин Григорий Федорович, воевал, был на фронте, попал в плен, но был освобожден и вернулся после войны. Отец, Панин Михаил Федорович, был призван служить еще в 1940 году, без вести пропал в августе 1941 года. В доме остались бабушка, Панина Домна Карповна, мама, Панина Татьяна Романовна, я и младший брат, Панин Вячеслав Михайлович, 1940 года рождения. Осенью 1941 г. в нашем доме был размещен военный госпиталь. Дом наш деревянный стоял наверху деревни. Этот дом впоследствии был перевезен в Алексин на улицу Тульскую, д. 70, где стоит и сейчас. Горница была предназначена только для командного состава, там были раненые офицеры. А в кухне – только рядовые. Раненых было очень много. На пол стелили мешки с соломой и на них лежали раненые. Пройти было негде, только один проход оставили свободный. Запомнился мне один старшина, ему было нельзя пить, а он так просил воды. А еще помню: сильно раненый офицер, брюшина у него была вся разорвана – рана у него была брюшной полости. А я, любопытная, все смотрела на него, когда его принесли, и ужасалась. И никто меня из горницы не выгнал. Стоны стояли постоянно.
Раненые солдаты умирали и их тогда выносили во двор. Лежали их тела около ворот, прикрытые соломой. Лежали долго, потом их снегом припорошило. За домом были огороды, от огородов начинался лес. И вот две бомбы упали за нашими огородами: с самолетов бомбили. Там были две огромные воронки, там наших солдат и хоронили. Наш дом, военный госпиталь, охраняли часовые. А в соседнем доме, Николайчевых, стирали бинты. Был случай, когда моя двоюродная сестра Надежда несла чистые бинты, а часовой с автоматом ей: «Стой! Кто идет?». Она очень напугалась. А бабушка моя была очень хозяйственная. Самовар у нас трехведерный, так бабушка не переставала его кипятить. Всех раненых и поила, и кормила. Из чего готовила и не знаю, но то лепешек каких-то сделает, и в запасе было кое-что: то мука, то чуть крупы или картошки.
А еще помню, были разговоры об идущих боях, о решающем дне, выстоят наши или отступят. А на утро, радость незнамо какая — немца назад погнали. В деревне был слышен вой «катюш», но танков не было. Были лыжники-разведчики в белых маскхалатах. Солдаты наши были одеты в шинели, рукавицы, зимние шапки, обуты в валенки. В то время, когда немец был рядом, жителей деревни эвакуировали, а госпиталь оставили. Эвакуировались мы в деревню Лесновка. Вывозили на санях. Никто из нас не подвергался бомбежкам и жертв среди местного населения не было. Немцы в деревню так и не вошли.
В то время все легло на бабьи плечи. В деревне и лошадей-то не было, всех забрали на фронт. Быков запрягали в подводы. Скородили на быках. Мороженую картошку собирали, колоски. Бабушка пекла лепешки из льняного семени, для этого толкли это семя. Лепешки были черные, но масляные. Огород все равно сажали. Грибы-ягоды всегда собирались в запас. Дрова рубили сами. Были лесозаготовки в Сотинском лесничестве. Пилили с матерью пилой. Она кричит: «Дергай на себя сильней!» а сил нет, как тяжело. Но я не перечила, слова против мамы или бабушки никогда не говорила. Все делала: и сухостой в лесу собирала, и суки обрубала. После войны в нашем доме было школа. Из деревенских жителей помню Паниных, Калинкиных, Николайчевых, Савинковых, Горчаковых, Толкачевых, Чвановых. Бригадиром и председателем был Филин Константин. А еще помню, как пришел с войны Яков Васильевич Николайчев. А троюродная моя сестра Шивякова (Панина) Мария Петровна (1926 г.р.) тоже была на фронте. Она окопы рыла. Всю нашу семью бабушка держала. Мы всегда были одеты-обуты. Валенки были, чулки шерстяные. Скотины разводили много: овец на продажу, поросят, подтелки».
Из документов имеется:
1. Удостоверение ветерана Великой Отечественной войны Лебедевой Р. М.
2. Извещение Паниной Т.Р. о том, что муж, Панин М.Ф., пропал без вести в августе 1941 года.
3. Письмо из управления по учету погибшего состава от 24.04.1946 г.

(Интервью Шкурат Е.В.)

… в Желудевке

Вспоминает Мешкова Екатерина Назаровна, 1922 г.р.

«Нам, девочкам и мальчикам, было по 13-15 лет. Пока война велась не на нашей Алексинской земле мы, конечно, переживали все ее трудности вместе с взрослыми. Но по-настоящему испытали ужас, когда в августовские дни в небе послышался надрывный рев моторов немецких бомбардировщиков. Они постреляли, скинули зажигательные бомбы и удалились. Мы со страху не знали, что нам делать, куда прятаться и выбежали в огород и спрятали свои головы среди кочанов капусты. (В 1981 году, когда летела на самолете ЯК-40 в Якутию, я вспомнила этот эпизод и подумала о бессмысленности нашего поступка, так как с самолета было видно все, что размещалось на земле).
Бомбардировки города участились, стремительно приближался фронт. Тогда все внимание было направлено на то, чтобы врагу не досталось ничего. По дорогам шли гурты коров, а на полях вызрел обильный урожай зерновых культур, картофеля. Я вместе с ровесниками и взрослыми работала на полях. Мы серпами жали озимую рожь и пшеницу, брали лен, складывали снопы и возили в амбары, где ночью цепами и молотилкой обмолачаливали зерно. Часто ночи коротали в ночном – пасли лошадей. Мне пришлось работать в Кудашевке, Большом Шелепине, Бизюкине, Ащерине.
Но в последних числах октября наша семья уехала из Алексина в деревню Желудевка Поповского сельсовета – родину моих родителей.
4 ноября в Желудевке – престольный праздник Казанской божьей матери. Жители напекли пирогов, приготовили праздничные кушанья. Но празднику не удалось состояться — приехали на лошадях (огромных тяжеловозах) немцы. Они отобрали у жителей все продукты и уехали. Несколько дней после их визита в деревне было тихо, а потом одна их часть сменяла другую, тогда велись сильные бои у Белолипок и Бизюкино. Нас гоняли из дома в дом, мы жили по нескольку семей. Немцы избрали старосту, который заставлял нас молотить хлеб на току, чистить картошку, носить воду для кухни. Поднимали нас на работу в любое время суток.
Через деревню часто пробирались к фронту наши бойцы, которые рассказывали о боях и зверствах немцев, иногда передавали весточки от родных. На краю Желудевки стоял один дом, в котором жило пять семей. И вот одна семья, фамилию не помню, только знаю, что мать звали Наталья, а дочь Мария – жительница Тулы, была передана весточка, что ее муж попал в плен и находится в деревне Березовка (это в сторону Першино). Там села большие, дома каменные. Мария взяла меня с собой, и мы два дня зимой, в снег, в метель добирались до этой деревни. Привели его домой, а как только появилась возможность, он опять пошел на фронт.
Части немецкие прибыли в деревню через несколько дней, и нас перегоняли из дома в дом, а потом всех жителей согнали в один дом и поставили охрану. Мы не могли никуда выходить. Через три дня рано утром затихла стрельба, и вдруг дверь открылась, и вошли наши бойцы: «Здравствуйте, товарищи!» они рассказали, что немцы оставили деревню, что началось наступление по всем фронтам. Вот тогда мы узнали, что Алексин уже освобожден 17 декабря. 25 декабря мы вернулись в город. 12 февраля 1942 года я и другие девушки устроились работать на химкомбинат на 360 объект. Очищали от хлама и продукции здания, погреба, складировали строительный материал, рыли противотанковые рвы.

(Интервью Гостюхин К.Ю.)

 

… в Нелюбинке

Вспоминает Миронов Василий Тихонович, 1928 г.р.

«Во время оккупация я находился в деревне Нелюбинка.
На трудовом фронте участие не принимал.
Через нашу деревню проходил один, переодетый в гражданское, солдат. Он ночевал в колхозном погребе, днем приходил к нам, узнать новости. Мы его кормили. Через 2-3 дня солдат ушел на Сенево. Беженцы были, проезжали через деревню со стороны Калужской области. Гнали скот, на лошадях ехали семьями и разрозненно.
Случаев поджогов домов нашими отступающими войсками не было. Нашу деревню не обстреливали.
Немцы вошли в нашу деревню без боя.
Вошла конная разведка, отрядом около 15 человек. Потом пришел обоз, тоже около 15 человек, а потом немцы менялись, одни уйдут, другие едут. И так несколько раз.
Раненых красноармейцев у нас не было.
Первое впечатление от немцев — страх.
Среди немцев были финны и поляки.
Одеты немцы были в суконные шинели, пилотки, сапоги на шипах, в общем, по-осеннему. Из оружия были автоматы, пулеметы, офицеры были с пистолетами.
Из орудий была одна небольшая пушка.
Немцы расстреляли двух солдат, шедших, видимо, из окружения, такая была путаница, где чьи войска.
Иногда немцы давали нам крупу и хлеб.
Предатель был один. Уже потом его забрали солдаты из НКВД.
Первый раз, когда пришли немцы, нашу семью выгнали в другой дом, на окраине деревни. там жила женщина с двумя детьми. Когда первый отряд ушел из деревни, мы вернулись в свой дом. Следующие немцы нас из дома не выгоняли. Мы ютились на печке, на полатях. Когда немцы еще наступали, нам было велено прикапывать продукты, вот у нас была закопана мука, мед был засыпан золой в пристройке, но его немцы нашли.
Немцы грабили по домам, что увидали, то и взяли. У моего деда отобрали валенки и тулуп. Теленка забрали у нас, мы его покупали у беженцев. Мать пошла в штаб, выпросила за него денег, но мало. Печку немцы топили очень жарко.
Госпиталь немецкий был в Афанасьево. Один раз три немца у нас ночевали, а на утро меня и еще мальчика выбрали, чтоб мы отвели их в госпиталь. Немцы эти были обморожены. Вот пришли в Голубцы с санками, на них были вещи их сложены. По деревне ехал парень на лошади, вез снопы на молотилку. Вот его заставили везти эти вещи до Афанасьево, и мы с ними. Потом нас отпустили домой.
Немцы из нашей деревни собрались и уехали без боя.
Нашу деревню немцы не жгли. Подожгли деревню Николаевку. Моя мать и еще две женщины, после того как немцы ушли из нашей деревни, пошли в Николаевку к родным проведать. Они вышли из леса к деревне, а немцы еще не ушли из Николаевки. Раздался выстрел с поста, со стороны риги (сарая с хлебом). А потом начали стрелять по ногам. Одна женщина спряталась в обжигочную яму, а мою мать и другую женщину немцы забрали в деревню. Выяснив обстоятельства, им обеим оказали помощь, перевязали. Немцы уходили из деревни в этот момент, поджигали дома. Сожгли дом родственников, к кому шла моя мать. Домой ее привез на лошади другой родственник, живший у нас, с Петровки. И с Николаевки родственники тоже у нас жили до весны.
Наши бойцы в деревню не заходили.
Жили после освобождения терпимо, были у нас запасы зарыты, корову не отбрали, поймали лошадь отбившуюся. Бабушка вместо матери работала, содержала в порядке прорубь в пруду для поения скота. Мать долго болела с перебитой ногой, около полугода.
Случай подрыва был. В Игнатовке мальчик нашел мину и взорвался».

(Интервью Катышева С.А.)

 

… в Меньшиково

Вспоминает Морозова Мария Ивановна, 1938 г.р.

«Мне было 3 года, когда началась война. В семье нас было 7 детей, я – самая младшая. У мамы, Матрены Васильевны, было рождено 12 детей. Из них 5 детей умерло.
Сестра Лена и брат Илья были на трудовом фронте, они рыли окопы, возможно, в районе Рюриково. Брат потом был призван в армию. Старшей Лене было 17 лет, когда немцы ворвались в мирную жизнь нашей небольшой деревеньки. Домик родителей небольшой, кроме нас приютили мы беженцев и встали на постой немецкие офицеры. Мы спали кто где: на печи, на хорах, полатях и прямо на полу. Я помню, впервые увидели и услышали музыку и иностранную речь по маленькому радиоприемнику. Немцам было холодно, и они все время топили печку. А местные жители боялись, что сгорят дома.
Сестра Лена была красивой девушкой и очень смелой. Немецкий офицер стал к ней приставать с ухаживаниями. Лена оттолкнула его и плюнула в ненавистное лицо. Мама испугалась и не напрасно. Лену стала спать ложить рядом с собой. Однажды, проснувшись ночью, она видит — дочки рядом нет. Стала искать, нашла связанную, лежала Лена на подводе. Ее хотели немцы увезти. Сколько слез и просьб пролила мама, но дочку отстояла.
Старосту немцы назначали, но он ничего плохого не делал, и люди на него не обижались. Помню, что немцы ели шоколад и тушенку, и как один немец дал мне конфетку. Немецких кладбищ и госпиталей в деревне не было. В деревне угоняли скот, стоял плач по всем дворам. Ведь корова в войну была кормилицей, да и свиньи тоже.
Возле нашей четырехклассной школы расстреляли пленных советских солдат. Там, пока существовала деревня, был памятник погибшим воинам, где мы, сельчане, проводили митинги, отдавая честь освободителям от фашистской чумы.
Немцы стояли недолго. Деревню освобождали с боем, но «Катюшами» не обстреливали. При отступлении немцы сжигали дома. В один из домов согнали часть местных жителей и пытались сжечь, но не смогли, потому что уже совсем близко к селу подошли советские войска.
Сразу после освобождения в наш дом не раз поступали наши раненые: обмороженные, все в струпьях. Мама и старшие дети выхаживали их. Мама моя была светлой души человек, очень доброй и православной. В селе пользовалась огромным уважением. Ее всегда величали по имени и отчеству. Ей пришлось ходить со старшими детьми по миру. Ходить, чтобы нас прокормить. В доме, хоть и бедном, всегда была чисто, дети все росли трудолюбивыми, добрыми. Делились даже с другими последней картошкой.
Очень трудно пережили военный годы. Оживали, когда наступала весна. Открывали бурты с овощами, ели травяные лепешки. Работали все в огороде, нас не заставляли родители. У каждого были свои грядки, так что даром хлеб не ели. Ходили гуртом в лес по ягоды, грибы, орехи.
Наш домик стоял на «Бутырках». Так называлось место за прудом, а их в деревне было два. Большой, верхний, и маленький, через плотину. В прудах водились рыбки. Мы ставили верши, пойманную рыбку запекали в тесто. Вот это я хорошо помню, как глаза рыбки торчали в тесте, и мы этим жили. Рядом с нашим домом была вершинка. Искупаемся в пруду, а учились плавать на подштанниках. Это были наши круги, чтоб не утонуть. Я до сих пор отлично плаваю, хожу на лыжах, вернее, ходила много лет. Так вот, соберемся в вершинке с этой рыбкой, с картошкой, разожжем костер и сидим, греемся и питаемся. Дружно жили, детей много было у всех.
В школу я пошла в 1945 году, в победный благословенный год. Мне не было полных 7 лет, но я так просилась, что, несмотря, что и обувать было нечего, я пошла. Вернее, меня носили в школу.
Мама прожила очень короткую жизнь. Ночью сторожила зерно на току, а дома — 7 голодных ртов мал-мала меньше. Она не ругалась даже черным словом, звала всех ласково: Васенька, Шурочка… Мне было 9 лет, как мы потеряли маму. Я почти не помню ее, она болела 5 лет. Я жила у бабушки, через плотину, бегала каждый день проведывать больную маму. Потом старшая сестра Лена, а ей было 22 года, стала нашей второй мамой. Никого из детей не отдала в детский дом, до последнего вздоха заботилась о нас. Как мы благодарны обеим мамам, что выросли такими же добрыми, трудолюбивыми, честными людьми. Мы по-прежнему дружны с оставшимися родными, и они учатся у нас лучшим качествам: не подвели и не опозорили нас. Только я одна из детей имею среднее образование. Все умные, хотя из-за войны не смогли учиться».

(Интервью Беркасова Н.В..)

 

… в Борисово

Вспоминает Морозова Анна Семеновна, 1933 г.р.

«Во время оккупации, в 1941 году, я проживала в д. Борисово. Когда началась война, жителей нашей деревни стали посылать на трудовой фронт в Шелепино, Рюриково. Там рыли окопы, чтобы не допустить врага к Железне. Я знаю, что там работали Каланова Татьяна Захаровна, Теплова Анисия Егоровна и другие.
Через нашу деревню части отступающей Красной Армии не проходили. Немцы вошли в нашу деревню Борисово безо всякого боя, красных в это время здесь не было. У них было много повозок, запряженных лошадьми. Одеты были в шинелях, головы замотаны шарфами, очень сильно мерзли. Полушубки, валенки снимали с жителей и тут же надевали. Расселились по домам, заставляли хозяев хорошо топить печи. Надоенное молоко, другие продукты забирали. Несколько человек поселили к нам в дом. У нас отец был на фронте, мы, четверо детей, жили с мамой. Младший брат был маленький, ему шел второй годик, как он заплачет, немцы кричат: «Матка, капут!». Среди солдат были и финны, но они отличались большой жестокостью, может, хотели выслужиться перед немцами. Корову у нас дома забрали финны.
Помню, когда немцы обедали, то нам, детишкам, бросали куски хлеба, а мы ловили, кто первый, а они хохочут. Мамка нас гонит, бьет, а мы все равно не отходим, страха почему-то не было, было больше любопытства. Немцы пили, пели песни, хохотали, но в это время мы уже от них прятались под одеяла на печку.
Старостой немцы назначили Ивана Зотова. Он был или бригадиром, или председателем колхоза, точно не помню. Старостой быть он не хотел, его заставили. К жителям он относился по-доброму, он приходил к моей матери, говорил: «Анна, спрячь хлеб, а то немцы все отберут». Он ни на кого не указывал, но, не смотря на это, после освобождения деревни, его забрали. В деревню он больше не вернулся.
Во время оккупации жителей из деревни не выгоняли. Штаб у немцев был в деревне, полевые кухни они поставили возле домов, готовили еду. Карательного отряда в нашей деревне не было, были только слухи, что он скоро прибудет. Но его так и не было, т.к. через нашу деревню стали наступать части Красной Армии с кровопролитными боями. Только я не могу назвать в какое время, помню, что зимой. Очень сильный бой был на пригорке, за деревней. От наших домов было все видно, хоть мамка прогоняла нас в погреб, мы все равно подглядывали. Наши кричали: «Ура!», наступали. Во время боя был сбит один наш самолет. Он упал за деревней, на поле, а летчики, их было двое, на парашютах выпрыгнули. В их сторону бежали немцы, кричали: «Рус, рус!». Но немцам они не сдались, они застрелились сами. От нашего дома было видно, как немцы их быстро раздели, поснимали теплые вещи.
Но сразу немцев не выбили, было очень много убитых и раненых, повсюду слышались стоны. Раненных немцы отправляли в школу, у них там был госпиталь. А наших раненных отправляли в дом к Калановым. С помощью соседей, не имея никакой благодарности, они всей семьей выхаживали раненых. Петр Полуэктов и Зотов Георгий, местные подростки, воровали из немецкой кухни еду и носили нашим раненым.
После боя наших убитых солдат складывали в большую яму, которая была там же, недалеко от места боя, ее называли «провальная», сразу не хоронили.
Немцы своих убитых заставляли хоронить жителей. Тех, которых собрали на поле после боя, хоронили среди деревни возле дома Пастуховых. И до сих пор на этом месте растет бурьян, там никто не поселился. Тех, кто умерли от ран, хоронили на краю деревни, напротив дома, где в настоящее время проживает Каланова Таисия Афанасьевна. Выкапывали немцев из мест захоронения в дальнейшем, или нет, я сказать не могу, не помню.
Потом, когда немцев из деревни окончательно выбили, наши вошли на рассвете. К нам в дом вошли солдаты Красной Армии. Моя мама бросилась их целовать, обнимать, начала их кормить. Настроены они были по-боевому, хорошо, тепло одеты: в шапках, в валенках, говорили: «Ну, теперь мы их погоним!».
Погибших в бою возле д. Борисово собирать ходили жители, школьники старших классов и возили их в братскую могилу, в Даниловку или Рюриково.
Еще я упустила одно событие и хочу о нем рассказать. Когда начался бой, жители из крайних домов побежали через дорогу к кузнице: там были погреба. Увидев их, немцы сочли их партизанами, и двух женщин, ехавших на повозке с мельницы из д. Колюпаново так же сочли партизанами и схватили. Повесили их возле кузницы на столбах. Одна женщина, Митрофанова Прасковья, умерла от разрыва сердца, но ее все равно повесили. Старший сын ее, Миша, все видел, он прятался в сене. У него было еще три сестры. Всех четверых немцы искали всю ночь, чтобы тоже повесить, но жители спасли их, спрятали. Вскоре Михаилу исполнилось 17 лет, его забрали на фронт. После войны Михаил вернулся в деревню, работал в колхозе. В настоящее время из их семьи в деревне никого не осталось. На дачу летом приезжает с Алексина Митрофанов Виктор (внук повешенной Прасковьи). Дочь Прасковьи, Мария, живет в д. Ступино, пенсионерка, работала учительницей. Дочь Нина умерла, еще дочь Анна проживает в Москве.
После освобождения от немцев деревни и вообще в послевоенные годы жилось тяжело, как и всем в то время. Но работали изо всех сил, старались выжить и выжили!
Ну, что я могу еще рассказать, мы были дети. Вот если бы жива была моя мама, она бы много чего вспомнила, вся тяжесть-то была на ней».

(Интервью Андреева Г.И.)

 

Вспоминает Следкова Раиса Илларионовна, 1934 г.р.

«Я родилась в 1934 году. Место рождения д. Борисово Алексинского района Тульской области, хотя в 1934 году наш район принадлежал Московской области. Тут я проживаю постоянно на протяжении всего периода моей жизни.
Оккупирована наша деревня немцами была в 1941 году, в осеннее время. Отец мой пас скотину, так как подошла наша очередь пасти домашний скот. Мама была беременна, осталась дома. Мы, двое детей, находились с ней. Моему брату, Вальке, тогда не было и двух лет. Пришла соседка, которая с моим отцом посла скотину, и сказала, что немецкая разведка из шести человек на лошадях верхом встретила их в Зеленках (место возле речки, окруженное лесом). Не успела соседка уйти, отец пригнал скотину домой. И следом вошла немецкая кавалерия со стороны д. Панское. Ехали по шесть лошадей в ряду и во всю улицу. Лошади здоровые красноватой масти, с белыми ногами. А в это время соседка Следкова Екатерина веяла горох. В этом году нам много дали зерна, гороху в колхозе. Колхоз назывался имени Скрябина. Все это зерно было насыпано ворохом возле дома. Лошади все смешали, шли прямо по зерну. Тут немцы стали располагаться, занимать дома. Наш дом был маленький, в два окошка, через два дома от немецкого штаба. А штаб их располагался в доме Морозовых, они купили этот дом у Зотова Ивана. В настоящее время в нем проживает Морозова Анна Семеновна.
Скотину колхозную до наступления немцев раздали людям неимущим. Куда девали остальное поголовье, не помню. Оставался колхозный бык-производитель. Немцы его застрелили в первый же день, ободрали на мясо. Еще возле нашего дома был колхозный птичник, немцы и там начали рубить птицу прямо в первый день. Сами немцы были одеты в легкие шинели и пилотки. Кто был в сапогах, кто в ботинках.
Жили мы в это время очень трудно, голодали. Хоть и было у нас зерно, но негде было его смолоть, из деревни выезжать боялись. Варили кашу из целых зерен. Немцы собирали валенки, пиджаки. Немецкие солдаты кормились мясом, день и ночь жителей заставляли топить печи, так как уже пошли сильные морозы по 40 градусов. В свободное время они били вшей. Среди немцев были люди, которые хорошо говорили по-русски. Так же были финны, австрийцы, они-то были самые противные.
В то день, когда вошли немцы, к вечеру, по краю деревни прошли два танка. Шли они в сторону д. Ломинцево. Говорили, что на Спас. У немцев была тяжелая техника. Между Морозовыми и Замарахиными, в саду, поставили пушку.
Я помню, что боев было два. Первый бой произошел после прихода немцев на следующий день. Красноармейцы наши наступали со стороны д. Болото. Их было 400 человек, и их здесь почти всех уложили. Наших красноармейцев немцы взяли в плен только 22 человека. Наши наступать должны были в 1 час ночи, но перед этим, как потом рассказывали раненные, красноармейцам дали по 100 грамм спирта, и они проспали. Стали наступать в 4 часа утра. Наши красноармейцы по оврагу дошли, можно сказать, до самой деревни, но немцы на наших огородах вырыли пять окопов, в которые залегли с минометами. Поэтому и получилось, что наших почти всех положили.
Второй бой был немного погодя после первого. В этот раз пострадали две женщины из мирных жителей, они были ранены. Теплова Анисия Егоровна была ранена в ногу, Теплова Анна Егоровна, ее сестра, была ранена в грудь, в их дом попал снаряд. У Пастухова Василия Ивановича второй снаряд попал в печку и не разорвался. За время этого боя один наш красноармеец забежал в дом к Митрофановой Прасковье. Тут нагрянули немцы. Хозяйку схватили, дети ее убежали и спрятались в вершине, где нижний пруд. Потом они убежали к деду. Старшая дочь сидела в разваленном подвале, затем их прятали жители.
В этот день немцы повесили пять человек: Митрофанову Прасковью, двух женщин, ехавших с мельницы (Меркулову и Фрыкину), третья женщина убежала, двух мужчин из крайних домов нашей деревни. Кроме повешения других издевательств над мирным населением не было. Только тех, кто немецких лошадей не хотел поить, изобьют и все.
Зотова Ивана назначили старостой. Были составлены списки родственников коммунистов. Немцы ждали карательный отряд, который находился в Поповке. К моей бабушке, Пастуховой Арине, приходил староста Зотов со словами: «Доставай валенки, одежду. Все равно вас повесят, так как в вашей семье коммунисты!». И все забрал.
Во время второго боя наши так и не заняли деревню. Пленных красноармейцев на нашем краю было 22 человека. Еще столько-то было у Калановой Настасьи, сколько не знаю. Они умирали.
После боя немцы хоронили своих убитых и умерших раненых. 27 немцев были похоронены возле дома Пастухова Григория, а 7 человек похоронены у дома Утенковой Ульяны, где в настоящее время живет Каланова Таисия. В школе был немецкий госпиталь. Немцы, когда хоронили своих, спилили возле бабушки двенадцать молодых березок. Их сажали, когда у нее рождались дети, всего у нее было двенадцать детей. Из этих березок немцы поделали кресты, поставили на захоронении, а сверху повесили каски. Потом жители откапывали эти захоронения, а уже перевезли куда умерших немцев или нет, не знаю.
Карательный отряд в нашу деревню так и не прибыл. Стали наступать красные, немцы стали отступать. Они отступали день и ночь. Отступали они в сторону д. Сычево и д. Богатьково. При отступлении наши дома не поджигали, но жители деревни не спали.
О наступлении Красной Армии мы узнали еще до отступления немцев от моего дяди Пастухова Андрея Ивановича. Он работал в милиции, конвоировал заключенных. В г. Казани он сдал конвой, и ему было приказано вернуться на место работы и жительства. Он пришел за 4 дня до отступления немцев в д. Культуру, там местный житель выдал его немцам. Дядю моего избили, посадили в сарай, но он сумел убежать. Лесом добрался к Смирнову Тихону Васильевичу, тот его накормил, одел. Затем дядя перебрался к нам. Когда начали стрелять, он сказал нам: «Все, идет наступление!» Мать с нами, двумя детьми, взяла ковригу хлеба, которую принесла жена Смирнова Тихона Васильевича, ведро воды, и мы пошли к соседям в кирпичный дом. Дядя сказал нам: «Лягте на пол, там никто вас не достанет, бомбить не будут». Еще я помню, как летели два наши самолета, их сбили, и оба они сгорели. Один летчик спасся, он ушел лесом, а два летчика погибли.
Когда деревню освободили наши, они вошли в деревню, все были одеты в белые полушубки, серые валенки. Несколько человек вошли к нам в дом, дали нам хлеба, бобы, тушенки, две пачки сушеной капусты. Красноармейцы рассказали, что нашу деревню не погубили немцы из-за того, что быстро продвигался фронт. Из этой капусты, которую подарили нам солдаты, мать наварила щей. Картошка у нас была, и грибы были. Хоть снаряд и попал в наш погреб, и землей засыпало припасы, когда немцы ушли, отец все откопал. Тут мы уже бедствовали не очень. 1941 год мне запомнился еще необыкновенным урожаем грибов, солили мы их большими кадушками. Таких грибов больше не было никогда.
После боев с полей собирали снаряды и мины. Гибели среди мирного населения при этом не было, бог миловал. «Катюши» при освобождении нашей деревни не применяли, вся деревня сохранилась до одного дома. Только у Пастуховой снаряд немного разворочал печку.
После освобождения деревни от немцев, да и вообще после войны и во время войны, работали, как волы. Землю копали лопатами, семена носили на себе. Работали все, от мала до велика. Все это продолжалось до 1960 года, когда организовали совхоз «Знамя». Тогда все начало понемногу налаживаться. Когда директором совхоза «Знамя» был Ташлок Расул Джанхотович. Он установил памятник павшим. Около памятника перезахоронили наших бойцов. К памятнику на 9 мая приезжали оставшиеся в живых однополчане, которые освобождали нашу деревню: Калюжный (командир роты, а может быть, и не роты, а еще чего), с ним бывшие бойцы. Среди них была медсестра. Она проживала в Шелепино, фамилию ее я не запомнила. Калюжный просил Ташлока Р.Д. поставить обелиск у д. Болото, где вовремя тех боев погибло много его однополчан».

(Интервью Андреева Г.И.)

 

… на Петровке

Вспоминает Никитин Борис Васильевич, 1931 г.р.

«Бомбежки Петровки были, бомбили предприятия и дома крупные. Сбрасывали с самолетов листовки. На этих листовках было написано «переходите на нашу сторону», как пропуск. Завод успели целиком эвакуировать, кадры и оборудование вывезли за неделю или две. Потом они рассказывали в 1944 году, когда они вернулись из эвакуации, что их по дороге бомбили. Беженцы были, они шли со стороны Калуги, даже сейчас несколько семей живут с тех пор. Они, в основном, были из Мосальска, из-за Калуги.
Где-то в октябре отступали наши по оврагу вдоль Оки. В репьях, без оружия, голодные. Они бежали. Мне 10 лет тогда было и жил я около оврага, около Оки. Бои были сильные здесь, на Средней. После этого три дня никого не было. Сутки посмотрели и начали грабить все: магазины, столовые… Магазины торговали до последнего дня. Бомбили когда, то бомба попала в магазинчик возле завода. Прямое попадание, много погибших было. Вторая бомба попала в соседний дом, на лестничную площадку и не взорвалась. Еще видел, возле дома культуры старый дом был, женщина лежала без ног, под бомбежку попала.
Как Ока встала, так они (немцы) и пошли в наступление на Алексин. Алексин горел, зарево — все время.
В нашем доме тоже стояли немцы. Мне казалось, что они менялись, не было постоянных.

Как-то к нам пожилой немец зашел, а у нас часы старинные, я им еще до войны голову свернул, так немец показал на них и сказал: «Капут». С юмором немец оказался. Брать у нас нечего было, потом уже начали теплые вещи собирать, перины всякие, матрасы таскали… Финны были, рыжие. У них ведь война только прошла, вот они и сердитые были.
Были русские военнопленные, свободно ходили в форме, в пилотке свей, гимнастерочке: тепло еще было. Один на кухне работал, лошадь у него была, возил дрова. На заводе специальную укупорку делали – такие досточки, вот он их и возил на дрова. Немцы относились к населению лояльно, грабили, но не зверствовали. Двух человек, на улице Жуковского они жили, отца и сына расстреляли и повесили. Сын винтовку подобрал, и сосед заложил. Наши, когда освободили, они еще висели, не давали немцы снимать, этого соседа — к стенке.
Некоторые женщины сами с немцами шашни разводили, гуляли, кутили. Один остался немец-сынок. Потом в школе учился, его так и дразнили. Детей, бывало, немцы подкармливали. Как-то раз в доме часть немцев в стереотрубу смотрела, часть обедала. После взрыва нашего снаряда все стекла попали в котел. Хозяйка попросила, мол, детям отдам. Они: «нельзя-нельзя, выливай!», чтобы дети не поранились стеклом. Из Щукино наши стреляли; немцы в соседнем доме с нашим поставили стереотрубу в окно и смотрели за реку в сторону Щукино, а наши заметили, начали стрелять. Три раза наши выстрелили быстро. Нас отбросило, а в соседнем доме стоял немец на крыльце, ему по переносице осколок и на смерть. Через пять минут второй снаряд, прямо под фундамент. Мы так отделались испугом, не контузило, ничего. Хорошо наши стреляли.
Голодно были, ходили по деревням в Суходол, Рюриково, под Поповку. Конину ели, лошадей много побитых было. Рубили топорами.
Тяжелой техники у немцев не видел. Да ее и не могло быть, потому что было 2 противотанковых рва со стороны Мышеги. Немцы на танках не прошли бы.
Насчет карателей говорили, что они не дошли.
Со стороны Щукино наши стреляли. Были погибшие из мирного населения и от своих. Все по подвалам зарылись. Одна приподняла крышку и снарядом туда, погибли. «Катюша» била.
И наступали наши также вдоль оврага. Немцы построили доты около дорог, окопы. Они соображали в этом деле очень крепко.
Освобождали казахи, в основном, смуглые такие. Потери были большие, человек 100. И пьяные были. Нас освободили не 17 декабря, а позже: три дня бой был: 18, 19, 20 декабря.
Выйдешь, бывало, стреляют. Жители сидели в подвалах, они внизу, а сверху немцы у окон стреляют. Доходило до того, что в одном и том же доме были и наши, и немцы. Так они переговаривались между собой через стену, по водопроводу, наши их материли, те тоже что-то им отвечали.
После того, как освободили, много подрывалось народу, оружия и боеприпасы много кругом было набросано. Дети катались на немецких трупах с горок. Мародеры были, у немцев ломали пальцы, кольца снимали. Если увидишь, что валенки сзади разрезаны, значит, с нашего мертвеца сняты. Наших обмундировали хорошо. Немцев погибло немного, раз в 5 меньше наших, они же в обороне были».

(Интервью Гостюхин К.Ю.)

 

… в Ушаково

Вспоминает Румянцева Анна Александровна, 1926 г.р.

«Во время оккупации я жила в д. Ушаково.
На трудовом фронте принимала участие. После окончания школы, в мае 1942 г., получила направление на работы. Мы рыли окопы под Новомосковском. Нас, 5 человек девочек, поселили над подвалом, на погребе. Спали мы на соломе, на тряпках, днем работали. Кормили один раз в день – кусок хлеба и похлебка. Ничего нам не платили. Хозяйка домой не пускала, мы были очень грязные, негде было обсушиться и помыться. За 45 дней один или два раза водили в баню. Нам, девочкам, было очень тяжело и голодно.
Красная Армия через нашу деревню не проходила, а беженцы часто. Деревня наша подвергалась бомбежке, два дома сгорели.
Немцы вошли в деревню без боя. Пришли они отрядом. Мы с матерями испугались и попрятались по домам. Первое впечатление от прихода немцев – страх.
Раненых красноармейцев не оставалось.
По национальностям немцы не отличились. Одеты они были в шинели, обуты в сапоги, вооружены автоматами.
Нас немцы не трогали. В нашем доме стоял штаб – человек 10 или больше. Молоко от нашей коровы не отбирали, т.к. у нас было двое детей: 4-х и 5-ти лет. Когда первый раз бомбили, мы всей семьей залезли под печку. Переводчик, который был при штабе, велел нам вылезть, чтобы не завалило при попадании. Потом отец вырыл в саду окоп, и там мы прятались от последующих бомбежек. Немцы топили печку очень жарко, а мы с семьей все на печке и находились. Что они ели не видала, мы как мышки сидели на печки. Вредительства немцам не было.
Среди наших были двое предателей. Они плохо относились к жителям. Когда штаб из нашего дома перевели, привел один староста немцев, и корову у нас отобрали. Отец ему тогда лицо попортил. Когда пришли наши солдаты, и отца назначили председателем совета, он указал на предателей. Их расстреляли.
Жилось во время оккупации плохо, голодали. Собирали мороженые картошки и варили их. Мы остались без хлебной муки, потому что сарай, где лежали семена пшеницы и рожь сожгли немцы.
Освободили нас с боем, но погибших не было. Приехали на лошадях верхом, отряд от с. Богатиково. Немцы быстро собирались и уехали в сторону деревни Сычево. Наши солдаты не останавливались, выгнали немцев прогоном.
Нашу деревню отступающие немцы не поджигали, а вот деревню Меньшиково поджигали.
Подрывов местного населения от мин и снарядов не было».

(Интервью Катышева С.А.)

 

… в Хованском

Вспоминает Сугак (Иванова) Надежда Васильевна, 1930 г.р.

«Мне во время войны было 11 лет. Жили мы в Хованском, это недалеко от Афанасьева, через дорогу. Семья наша была большая, семь человек, отец был на фронте, мама очень болела. Во время войны у мамы родились 2 мальчика, но они умерли. До того как пришли немцы нас гоняли копать окопы.
Немцы над нами издевались, били нас, выгоняли на улицу. Все тащили, воровали. Рядом с нами, в школе, была их кухня. Помню, я кормила кур на улице, а немцы в это время стреляли кур. Мама это увидела, испугалась и утащила меня домой с улицы. Немцы потом пострелянных кур собрали в мешок. Отец мой, Василий Яковлевич Иванов, был до войны председателем колхоза. Перед войной урожай был хороший, поэтому нас много было всего заготовлено. Немцы все выгребали: картошку, пшеницу, рожь…
Как-то сестру избили. Немцы забрали у нас все ведра, и мы с сестрой ходили на речку с самоваром. Мы пожаловались об этом их старшему, тот пришел и обругал тех немцев, которые забирали ведра. А потом один из них пришел и схватил сестру за шиворот и стал сильно трясти. Мы все сильно напугались. А еще они забили какого-то мужчину дугой насмерть.
Немцы брали Хованское с боем. Наших погибло человек 13, а немцев 1 или 2 человека. Война была очень жесткая. Наших потом похоронили в братской могиле в Хованском, где это сейчас, я не помню. Мы с сестрой, когда немец наступал, тихонько ходили смотреть на дорогу, что на Тулу. Там было столько немецких пушек и танков, видимо-невидимо. И все они шли на Тулу.
Наш дом был большой, пятистенок. Окна у него были побиты, дерюжками закрыты. Мы занимали только печку, полати на верху и хоры. Немцы занимали горницу, они хозяевами были, они все занимали. Пройти нельзя было, так их было много. Я ростом высокая была, боялась, старалась не выходить. У них были посылки, шоколад. Они делятся, но мы никогда не брали, хоть и бедные были.
Немцы были страшно вшивые. Снимут гимнастерки мышиного цвета, рубахи белые, а по ним вши ползают, они их бьют. Одеты они были плохо: сапоги, шинели. Боялись очень холода. Отбирали у местного населения валенки. Был у нас староста, русский. Немцы с ним по деревне ходили, собирали яйца, молоко, сметану, заставляли варежки вязать. Потом, когда пришли наши, его забрали, и расстреляли, наверное; больше он не вернулся.
Как-то немцы попросили у мамы соли: «Зольт!», а она не поняла, и вместо соли подала им печной золы. Как они на нее заругались!
Еще кроме немцев были финны, очень вредные и полные, даже жирные. Очень вредные были. У нашей деревни была бойня. Каждая хозяйка вела к конюшне свою корову, вели и плакали. Немцы забивали их, наверное, током; так они мясо заготавливали.
Когда немцы стали отступать, они стали злые. С собой забирали все: хлеб, огурцы. У нас дома два немца приказали маме наварить картошек. Мать сварила. Они едят, едят, спешат. Тут пришел их самый главный начальник, как начал на них кричать и бить их прикладом, дескать, быстрей надо уходить. Только немцы ушли, как тут же пришли наши. И чуть не взорвали нас вместе с домом. Кто-то сказал, что в нашем доме осталось много немцев, и наши хотели уже взорвать наш дом. Хорошо мама вышла и сказала, что здесь немцев нет. Еще бы одна минута и нас бы взорвали.
В Макарово и Титово, это уже в Калужской области, немцы всех стариков сгоняли в сарай и хотели сжечь.
Жили мы очень плохо. Побираться ходили в Афанасьево, куски просили: «Подайте Христа божия». Я не стеснялась, и брат ходил. Подавали. Питались чем придется, конинный лист, березовые почки мяли, терли и ели. Ездили лошадей собирали, конину ели. Ходили на поле, собирали мерзлую картошку. А потом всю войну и после войны работали день и ночь».

(Интервью Тависов Эльдар, Гостюхин К.Ю.)