стр 3

1 <<< 2 <<< стр 3

 

Черные дни оккупации: как это было …

(воспоминания очевидцев)

… в Першино

Вспоминает
Урвачева Зоя Васильевна, 1929 г.р.

«На трудовом фронте мы принимали участие. Мы были совсем маленькие дети, я в то время училась в 6 классе школы в с. Изволь. Но мы работали, ходили очищать железнодорожную линию в село Берники. Учились и работали, помогали в сельском хозяйстве.
Беженцев у нас не видела, а отступающие войска были. Они двигались со стороны Тулы. Случаев поджога отступающими частями не было.
Село обстреливали. Несколько человек было ранено и были даже убитые. Раненые были в основном осколками.
Немцы вошли в село ночью, без боя, на мотоциклах, на лошадях, пешком. Это было где-то в конце ноября. Все спали, для нас это было внезапно. Шли со стороны Калуги.
Раненые бойцы наши были. Особенно, когда отступали немцы. Раненых перевязывали мирные жители. И моя тетя Кулакова Александра Игнатьевна помогала оказывать им помощь.
Первые впечатления – шок и страх. В нашем доме обустроилось 35 немцев. Они организовали своего рода штаб. У них были разные провода, наушники, радио. А мы прятались на печке. Немцы относились к нам безразлично. Издевательств и расправ у нас не было. По крайней мере, мы про это ничего не знаем. А вот карательные отряды издевались. В селе Павшино Ленинского района был карательный отряд, и там много вешали людей из мирного населения. Самолеты летали немецкие. Привозили немцам подарки, посылки к рождеству. А мы, как галчата, голодные на все это смотрели. Доброго ничего они не делали, не помню такого. Было безразличное отношение, и отбирали все. Воровали все подряд. Ели, пили все, что отбирали: корову зарезали, яйца, молоко… Потом им посылки присылали. Так что питались они не в сравнение с нами.
Одеты немцы были плохо, не для нашего климата. В тоненьких пилотках, в ботинках с обмотками, в шинелях, куртках. Винтовки у них замерзали. Что могли, отбирали у нас, жителей.
Среди немцев были поляки. Они отличались жестокостью, оскорбляли, унижали. В основном они-то все и отбирали у нас: корову, птиц, картошку. А вот сами немцы были немного другие. Были среди них и те, которые воевали поневоле.
Один предатель у нас был. Староста Пастухов Яков. Он все с немцами разъезжал на мотоцикле. Но ему потом досталось. Когда наши пришли, его и его семью увезли на Север. Говорят, что там его расстреляли.
Ели мы впроголодь. Питались украдкой, ночью. Если была возможность, взрослые раздавали мороженый хлеб и картошку – вот и вся еда. Не знаю, как живы-то остались, наверное, сила духа и вера в победу помогала».

(Интервью Чугреев Илья)

 

… в Никулино

Вспоминает
Шипилов Анатолий Тимофеевич, 1928 г.р.

«В 1941 году во время оккупации мне было 13 лет, и я жил в д. Никулино. В нашей деревне немцы были 4 дня, с 8 по 12 ноября. Во время войны, я посчитал, смерть вокруг меня висела на волоске 13 раз.

Немцы наступали со стороны Калуги. Советские военные готовились к приходу немцев, рыли окопы, землянки. Мы, жители деревни, тоже готовились: рыли землянки, окна заклеивали бумагой, крестами. Через нашу деревню проходила, и сейчас проходит, дорога Алексин – Тула. Немцы после взятия Алексина шли в сторону Тулы. Очень они рвались к Туле.

В Никулино они шли болотом со стороны Бизюкино. Шли они пешком, были вооружены, шли строем, колоннами. Мороз был сильный, 30 градусов и более. Одеты гитлеровцы были в зеленые шинели и широкие кованые сапоги. Немцы были обмороженные и сильно укутанные. На голову и шею повязывали что попало, в том числе и женскую одежду. Наших солдат в деревне было мало. Отступали они на д. Большие Пруды и Тесницкое. В д. Никулино – 2 улицы, которые расположены перпендикулярны друг другу. Так вот, с одного конца деревня была сдана без боя. А с другого конца долго отбивался один пулеметчик. Когда у него кончились патроны, он бросил гранату и побежал. По нему стреляли и все-таки убили. Когда немцы вошли в деревню, они заняли все дома. Каждый дом был забит немцами, печи топили, не переставая 4 суток.

Дом наш был с краю деревни. Недалеко была большая землянка на 3 семьи. До войны в Никулино была животноводческая ферма, свиноферма, пасека. Коров с фермы перед приходом немцев угнали, свиней резали и отдавали жителям на трудодни, пасеку разорили и мед тоже раздали. В день, когда наступление на Никулино, мы с соседкой пошли в ее дом, чтобы взять еды с собой в землянку. В доме было несколько советских солдат. В этот момент они увидели, что по деревне уже шли немцы. Солдаты оторвали широкую половую доску и спрыгнули в подпол, а женщину попросили: «Мать, закрой нас!». Женщина хотела закрыть, но под окном ударил снаряд, ее оглушило, она испугалась и уползла в землянку. Солдат сказал мне: «Пацан, закрой нас!». Я положил доску на место, притопнул, доска легла хорошо. Я хотел уйти из дома, подошел уже к двери, а в дверях уже немцы. Офицер спрашивает:
— Рус солдат есть?
— Нет.
— Партизан есть?
— Нет.
Офицер приказал осмотреть чердак, там никого не нашли. Меня толкнули в стену, и я убежал в землянку. 4 суток немцы находились в доме, было их там человек 15 – 20. Нас заставляли топить печь, носить сено, воду, поить лошадей. Так что в дом я мог заходить. Возьму сало, хлеб за пазуху и – в дом. Но открыть доску так и не получилось; в доме постоянно были немцы. После того, как немцев выгнали из деревни, наших солдат в подполе не оказалось. Они сделали подкоп с другой стороны дома и каким-то образом ушли.

Однажды был такой случай. Нас с отцом немцы заставили щипать кур. Кур было набито много у соседей. Над нами стоял пулеметчик. А отец мой знал немецкий язык еще с предыдущей войны. И говорит он по-немецки: «Надо бы Гитлера и Сталина заставить драться на кулаках». А пулеметчик ему отвечает: «Не понимаю по-немецки. Нихт ферштейн. Я югослав». Были среди оккупантов и поляки, и финны. Финны были более зверски, как и немцы. Однажды, когда я зашел в дом, один из немецких солдат (чех по национальности) предложил мне котелок с супом из фасоли и дал буханку хлеба.
Как я уже говорил, немцы были в Никулино 4 дня. В предпоследний день к нашей землянке подполз советский разведчик. Я его видел и рассказал ему все, о чем он меня спрашивал (где немецкий штаб, где часовые ходят, где пулеметчик). И разведчик уполз к своим, хоть пулеметчик его заметил и стрелял в него.
Однажды я зашел в свой дом из землянки, чтобы принести дров. Немцы заставляли нас работать на них. Офицеры сидят за столом, пьют коньяк и говорят мне: «Рус — капут! Москва – капут! Сталин – капут!» а я им в ответ: «Германия – капут и Гитлер – капут!». Немцы опешили и решили пристрелить меня на месте. Офицер вытащил пистолет и наставил мне его в ухо и кричит: «Коммунист? Комсомол? Пионер?». Я молчу, чем разозлил его еще больше. И дали команду сержанту: «Поставь этого пацана к стенке и немедленно». Меня вывели на улицу и поставили к стенке, и сержант нацелил на меня винтовку. Когда он уже положил палец на спусковой крючок, услышал, что кто-то крикнул: «Альт!». Это означает «Стой!». Это кричал мой отец, он хорошо знал немецкий язык еще с Первой мировой войны. Рука у немца дрогнула, и пуля прошила мне воротник. Отец крикнул мне: «Беги!». И я убежал. Офицер выбежал и стал спрашивать: «Где пацан?». Сержант объяснил, что услышал команду «Альт!», а это оказалось, что кричал отец этого пацана.

У немцев была одна крупнокалиберная пушка на 6 лошадях.
Когда немцев выбили из Никулино, отступая, они часть населения как прикрытие взяли с собой. Вторая половина деревни осталась.
Наши войска размещались в Черном лесу (так называется до сих пор лес около Никулино). Немцы бомбили и Никулино и Черный лес. Кстати, в этом лесу до сих пор большие воронки от разрывов снарядов.
Мы, оставшиеся жители, спасаясь от бомбежек и пожаров на повозке с детьми и вещами, начали уходить в тыл. Дышать от пожарищ было нечем. Уходили мы в деревню Антоновка – там немцев еще не было. Переехав через речку Крушму, мы попали под обстрел. Летел немецкий самолет с крестами, стрелял из пулемета, но мы все остались живы. Очень было страшно.
Живя в Антоновке, мы на лошади ближе к вечеру поехали проведать свой дом в Никулино. Ехали на санях, нас было 5 человек. При подъезде к деревне немцы нас заметили с наблюдательного пункта с Бизюкино. Уже смеркалось. Нас приняли за военных. Из пушки по нам сделали выстрел. Снаряд разорвался на дороге, сзади нас метрах 50. отец говорит: «Пристерл взял. Следующий снаряд но нам ударит. Сворачивай в сторону». Только отец проговорил, как второй снаряд разорвался впереди нас в метрах 30. с нас посрывало одежду, шапки, разорвало сани, и осколок попал в грудь лошади. Лошадь забилась, потекла кровь. Мы свернули в овраг. Лошадь истекала кровью, упала и кончилась. Ночью мы приехали, ободрали ее и взяли с собой. Когда все ели лошадиное мясо, я есть не мог, у меня текли слезы.
Когда мы были в Антоновке, вечером выходили на дорогу, а со стороны Никулино было зарево. Это горели наши дома от бомбежек. Потом однажды поздно вечером немцы ворвались и в Антоновку. Стреляли, жгли дома, на ходу расстреливали, если кто попадался. В лощине были землянки, и мы туда убегали прятаться.
Однажды мы были всей семьей в доме, когда еще жили у родственников в Антоновке. В доме горела керосиновая лампа. Один немец дал очередью по окнам, попал в лампу, все разлетелось, керосин загорелся. Мать быстро все затушила. Я сидел напротив окна, около печки. И очередь прошла по печке. От пуль остались выбоины. Моя голова находилась около одной выбоины. Осколок от кирпича рассек мне сильно щеку, было много крови. Так я еще раз был на волосок от смерти.
Когда немцев выбили из Бизюкино, мы вернулись в свою деревню. На деревню было страшно смотреть. Одни горелые трубы оставались от домов. Потихоньку начали обживаться. А весной, когда растаял снег, мы увидели, что около нашей старой церкви были захоронены немецкие солдаты. Стояли березовые кресты и на них – немецкие каски. Жители решили этих убийц откопать и свезти в «бомбежки» — это были такие большие ямы, полные воды от разрыва снарядов. Взрослые мужики раскапывали могилы, а мы, пацаны, сами верхом на лошадях привязывали веревками и волоком свозили в эти «бомбежки» и скидывали в воду. В одном из откопанных немцев я узнал того самого офицера, который приказал меня немедленно расстрелять. Узнал я его по трем признакам: по трубке, по кителю и сапогам. Я его оттащил туда и пинками столкну в воду.
Возвращусь немного назад. Когда 12 ноября советские войска начали наступать, немецкий пулеметчик прижимал наших. Когда он увидел, что немцы стали отступать на Бизюкино, бросил пулемет и побежал. Старшина и солдат подумали, что пулеметчик в землянке и бросили одну гранату в землянку. Граната упала в мягкий снег и не разорвалась. Они приготовили другую – противотанковую. Подползли близко и крикнули: «Кто здесь?». Мы отозвались. Старшина нам и рассказал, что чуть нас не подорвал.
Во время войны в деревню вернулся Анисимов Сергей Васильевич, он потерял руку в Киеве. Военкомат направил его собирать трофеи с полей, лугов, около реки и складировать в церкви, она была оборудована под склад. Помогали ему дети, подростки, в основном, мы, ребята. Однажды во время этих сборов, я увидел, что около его ноги мина, прикрытая сухой травой. Ее было еле видно. Когда я заметил, то говорю ему: «Дядя Сережа, не шевелись. Смерть рядом». Он ее осторожно разминировал, и мы ее отнесли на склад. Как то раз мы собирали трофеи одни без Сергея Анисимова. Это было в лощине. Я поднял снаряд и хотел отнести его на склад. Я споткнулся, он вырвался из рук, ударился о землю и получился мощный взрыв. И мне попало по рукам. Сосед прибежал и отнес меня домой. Все разрушено, врачей в деревне не было. Ветеринар перетянул мне руки и сказал: «Везите скорее в Тулу». В Туле все было забито ранеными фронтовиками. Я попал в больницу Семашко. Врач, который делал мне операцию, до изнеможения стоял у операционного стола. Своим медсестрам он жестами показывал, что нужно делать. Медсестры знали, если он левой рукой указывает, то в морг, если правой, то или лечить, или в реанимацию. Медсестра мне позже рассказывала. Когда хирург кончил с тобой заниматься, вздохнул, положил инструмент. А мы, медсестры, ждем какой рукой покажет. Жалко ведь, паренек такой хороший и совсем молодой. Хирург махнул левой рукой, и два санитара меня на носилки и в морг. Поднесли к моргу и задумали перекурить. А меня вместе с носилками бросили около дверей морга. Когда бросили, у меня получился храп. Они нагнулись и начали меня откачивать. Меня повторно – на операционный стол, и снова за меня взялись врачи. Когда меня положили на койку, то у меня дыхание было еле заметным, сердце еле прослушивалось. Медсестра все удивлялась, выживу я или нет. Наутро приехала моя мать. Она плакала, нагнувшись надо мной. А было это как раз на Пасху. И мать молилась Богу: «Иисус Христос, возьми его на свои руки».
Отец мой во время войны возил молоко на молзавод в Суходол, а оттуда, с Суходола, забирал почту. Я помогал отцу разносить почту по деревне. Особенно интересовались военными сводками. Очень тяжело было вручать мне, 13-летнему пареньку, извещения о смерти с фронта. В доме стояло что-то невообразимое. Ревели и в соседних домах. К своему рассказу я прилагаю список жителей Никулино, не пришедших с ВОВ. Так вот, из этого списка больше половины мне пришлось разнести похоронок.
Война закончилась. А я несмотря на свое увечье всю свою жизнь работал. Женился, вырастил и воспитал пятерых детей. Несмотря на то что я инвалид, имею трудовую книжку. Работал я на разных работах. В колхозе, был лесоводом, сажал лесополосы, садоводом, бригадиром в колхозе пчеловодом. В полеводческой комплексной бригаде работал учетчиком тракторной бригады. Сам писал наряды, сажнем замерял поле. Много лет отдано работе в совхозе «Приволье». Работал объездчиком полей, скирдов, учетчиком по приему леса от пильщиков и отпуску леса. Скотину стерег сначала у частников, а потом много лет в совхозе «Приволье».
Я пишу стихи. По просьбе участников художественной самодеятельности Новогуровского ДК, я написал боевые частушки, которые я прилагаю к своему интервью. Еще я прилагаю свое стихотворении «Разговор с сыном». Жительница нашей деревни Жителева Ольга видела, как погиб в бою в д. Никулино сержант. После войны к обелиску, где захоронен этот сержант, приезжала его мать. Я видел горе этой женщины и написал стихотворение по этому поводу».

(Интервью Киреева Е.К.)

 

… в Сычево

Вспоминает
Щелкунова Мария Васильевна, 1924 г.р.

«Во время оккупации я жила в деревне Сычево. Принимала участие на трудовом фронте: 2 месяца рыли окопы за Плавском. В селе Красное тоже окопы рыли 2 месяца. Днем охраняли железнодорожный мост в Алексине, ночью нас меняли.
Отступающие части и беженцы через нашу деревню проходили. Раненных красноармейцев в деревне не было.
Немцы вошли в деревню без боя. Это был немецкий отряд, на подводах с лошадьми.
Первые впечатление от немцев – страх. Одеты немцы были в шинели, сапоги, каски, зимние пилотки. Из оружия помню пулеметы, гранаты, автоматы. Тяжелой техники, танков не было. Кроме немцев были финны, поляки.
Один поляк, видимо, был знаком с медициной. Он осматривал больную младшую сестру и сказал, что у нее горло больное, вернее, показал. Ребенок умер от скарлатины. Поляк подходил к гробику и жалел ее. Показывал фотографии своих детей. Приезжали немцы партиями и были они разные. Одни необщительные, угрюмые, другие давали еду (вареную крупу, супы). У нас дома стояла полевая кухня. Отец должен был возить им дрова и воду на лошади. Однажды немец разжег огонь на загнетке, и была вероятность пожара. Отец указал ему, что нельзя, но немец в грубых выражениях отпихнул его. Также немцы заставляли стирать белье и прожаривать у печки. Соседские девочки росли без отца и часто приходили, боялись, немцы приставали к ним. Воровали кур, гусей. Все отбирали: яйца, молоко. Мед мы спрятали в саду, в сене. Они нашли и забрали. Хотели лошадь взять, но отец вбил гвоздь в ногу лошади, и немцы посчитали ее непригодной. Один поляк был стеснительный, когда выключали свет ложиться спать, он снимал нательную рубаху и давил вшей. Два молодых солдата ловили по вше и играли, какая дальше прыгнет.
Староста был, его немцы взяли с собой.
Питание наше было терпимое, делились соседями.
Немецких госпиталей и кладбищ не было.
Вредительств немцам не было, боялись.
Немцы уходили тихо. Было очень много солдат, шли они от Панского на Алексин.
При отступлении немцы дома не поджигали. Было во время оккупации: затопили немцы печку очень жарко, сами были пьяные, неосторожно с огнем обращались и сожгли избу. Все остались живы, а жила там одна женщина с двумя детьми. Ее потом соседи к себе взяли.
Наши солдаты были одеты в шинели, сапоги, каски. В деревню они не заходили, они не останавливаясь, гнали немцев. Погибших солдат не было.
После освобождения приводили в порядок дома. Был старший, который налаживал работу в деревне, в колхозе. Лошади собирались опять, потому что, когда шли немцы, то всех лошадей колхозных разобрали по домам. Кто сберег, а у кого отобрали.
Гибели мирного населения от мин не было.
Документов того времени у меня нет.

(Интервью Катышева С.А.)

 

… в Поповке

Вспоминает
Аппель Анна Васильевна, 1923 г.р.

«В детстве я жила в Поповке. Потом моя мать уехала вместе с отцом в Алексин. Я училась в медицинском техникуме. Кончила, и меня направили в Алексин. Я в Алексине работала, на берегу в ОСВОДе 6 месяцев, пока была навигация. А потом в больницу перешла, в лабораторию. Потом училась и меня направили в химкомбинатовскую больницу лаборанткой. Там я была всего мало – немцы пришли. Самолеты налетали на Алексин, я помню. Зенитки все время стреляли, осколки летели с неба без конца. Самолеты спускались низко-низко и стреляли. Были раненные. Я пришла на работу, в больницу зашла, стон такой. Говорят, раненные из пулемета самолета. Самолет низко опускался и стрелял из пулемета. Еще девчата бегали смотреть в морг. Там лежали убитые: женщина, ребенок грудной, мужчина. Всего человек десять, может быть, больше.
Я из Алексина ушла вместе с ребенком на руках. Вышли из Алексина мать, отец и я с ними. Идти до Поповки далеко, считай 25 километров. Они меня посадили на машину. Те, кто ехал в машине говорят:
— Куда?
Я говорю:
— В Поповку.
А они, оказывается, ехали в Поповкино. Где это Поповкино, я не знаю. Едем, я вижу: местность-то не наша, постучала в кабину. Они остановили машину, я говорю:
— Что-то вы не сюда везете. Это не наша местность. Я слезу.
Я слезла и добиралась одна с ребенком на руках. Место не знаю, услышу собак, туда и иду. Пришла в какую-то деревню, название сейчас забыла, там зашла в какой-то дом, говорю:
— Пустите, вместе с вами переночую.
Женщина говорит:
— Мы сами находу, узлы все собрали.
Я говорю:
— Если вы пойдете, тогда и я с вами пойду.
А потом утром встала, просушилась и пошла опять пешком. Так и дошла. Дочка не плакала, я уже думала, она уже мертвая. Просуну руку, смотрю, дышит вроде. И не кормила ее целые сутки и ничего. Ничего у меня с собой не было. Родители пришли в Поповку, а меня нету. Думали раньше, а я пришла на третьи сутки. Перед Поповкой, на поле, плуг лежал тракторный. Я на этот плуг села отдохнуть, руки все время согнувши. Сестра моя жила в Захаровке, кто-то ей сообщил: твоя сестра где-то там в вершине сидит. Вот она бежит ко мне с бугра. И я обрадовалась, и она сильно обрадовалась.
Я потом заболела, потому что ветер сильный был, погода была сырая, снег шел сырой. У меня заболели глаза и не смотрела ничего. Немцы придут: «Матка, матка!», а я не могу. Они боялись подходить, думали, может, какая болезнь. Я лежала к низу лицом, не могла смотреть. Потом мать пошла в больницу. Надежда Семеновна, наш врач, дала ей капли глазные, мазь глазную, рассказала все. И я лечилась дома, и у меня все прошло. Наверное, простыла.
Старостой немцы назначили Шубенкина, бригадира. Он хороший дядька был. И после войны был бригадиром.
Нас немцы выгоняли. Почти сутки мы сидели в церкви. В церкви стекла все были поколоны, посуда, видно, там была, тоже вся поколона. Там трое, по-моему, наших военных лежало. Когда мы вошли, у них огоньки горели маленькие. У немцев консервы были в железных банках, вот они в этих банках по две картошки положили и варили себе. Потом кто-то пришел: «Выходите все!». Мы вышли, а наши там остались. Я впоследствии так и не знаю, куда они последовали. Населения в церкви было много – вся Поповка. Потом из церкви нас немцы в подвал согнали. Там картошка была, полный подвал. Потом кто-то слух пустил: давайте выходить, а то немцы подорвут нас, мы все тут останемся. Потом немцы приходят за картошкой, набрали картошек, ушли. А тут мы за ними давай выходить потихоньку. Сразу-то нельзя – наглядно.
Потом нужно было собраться всем к почте. К почте мы подошли, и нас погнали в сторону Мазалок, левее остался Павшин. Немцы сопровождали нас, мы не одни шли. По дороге никого не убивали. Старики, бывало, сядут и сидят, они на лошадях подъедут с плетками. А они кланяются: мы не можем идти. К дерене подошли, кажется, Мазалки это были. Я говорю: «Не могу, пойду воды напьюсь». Пить хотела. Побежала, а немец верхом за мной. Женщине говорю: «Быстрее вынесите мне воды!». Она вытащила, и он вот он! По-своему мне давай, я ему: «Дай мне напиться-то». Выпила воду, возвращаюсь назад, он меня сопровождает на лошади верхом. Я ему говорю:
— Да не убегу я, куда мне бежать.
Я же с ребенком была.
А потом нас куда-то вновь согнали, в какое-то здание, то ли в сельсовете, там мы ночевали ночь. Потом опять нас подняли, погнали дальше. Прогнали до какой-то деревни, там староста выбран был. А потом нас освободили.
Насчет такого, что Надежда Семеновна и ее муж Рудольф лечили немцев, я не знаю. А то что, наших лечили я знаю. И Рудольф, и Надежда Семеновна. Рудольф по-немецки понимал. Обманывали они, что раненные тифом больны. А немцы боялись тифа. Рудольф скажет им по-немецки. Потом раненные писали письма благодарственные. Я сама лично не знаю, но говорили, что к Надежде Семеновне приезжали из музея, забирали письма тех солдат».

(Интервью Гостюхин К.Ю.)

 

… Сенево

Вспоминают жители деревни

«13 ноября 1941 года, после Октябрьских праздников, в наше село пришли фашисты и начали зверствовать. В барском саду убили женщину, сожгли дом, чтобы осветить всю деревню. Искали наших солдат.
Немцы ходили по домам в поисках продовольствия. Они отбирали все, что попадалось съедобного. Пройдясь по всей деревне, стащили все награбленное в старый двухэтажный деревянный дом (бывший поповский). Этот дом сохранился и сейчас на улице Садовой.
Недолго пробыли фашисты первый раз в селе. Ушли. Их место заняли наши солдаты. Они заняли позиции в бывшем барском саду и на территории теперешнего детского сада. Но вскоре немцы вернулись. И завязался бой. Он происходил в районе барского дома и колодца. Немцы шли со стороны Поповки. В деревне Перешибово задушили трех многодетных женщин. Люди были напуганы, но были и отчаянные, смелые. Там, где сейчас стоит мучной склад, был дом, в котором жил участник Гражданской войны Виктор Захарович Отдельнов. В своем доме под полом он спрятал трех наших солдат. Немцы рыскали по домам в поисках русских бойцов. Зашли они к В.З. Отдельнову. Солдатам, которых фашисты обнаружили, они перебили ноги. Забрали и хозяина. Через несколько дней односельчане нашли его тело без головы и со вспоротым животом.
В барском саду немцы, предварительно поиздевавшись, убили молодую женщину.
В доме Румянцевой А.А., на крыше, был установлен пулемет, который бил по нашим солдатам. А в двухэтажном доме и доме, где сейчас живет Блинов А., тоже были немцы, но наши воины их оттуда выбили. Фашисты бежали. Это было 15 декабря. А 17-го утром гнали через наше село фашистов из Алексина, а по ним бил миномет, установленный на церкви.
Погибших в бою захоронили в овраге, за домом Фрыкиных».

(Воспоминания собраны работниками
Сеневского СДК)