Героини огненных лет…

— Машенька, ты спишь ?

— Нет.

— Знаешь, я сегодня маме написала: вот кончится вся эта заваруха, приеду домой, куплю себе новое платье. Красивое, вроде того, что мне к выпускному вечеру шили.

Наташа слегка прикрывает глаза, так, чтобы сквозь ресницы были видны белые берёзки, и замирает. Вот берёзки зашевелились и снова застыли, потянулись ввысь, стройные, ладные. Она вспоминает тот вечер. Настежь раскрытое окно. За окном синь летнего неба. Шелест листвы на бульваре, раскалённое дыхание улицы. Она стоит у окна, а на ней лёгкое белое платье в голубых росинках и цветок у плеча.

Если совсем закрыть глаза, всё это исчезнет. Трудно будет противиться сну, который и так уже сковал руки, ноги, всё усталое тело. Наташа больше не противится. И вот уже не белое платье, а лёгкое светлое облачко плывёт перед глазами, плывёт, не колышется, ко дну прозрачного озера, и только отсвечивают в нём склонившиеся с берега незабудки. Тихо. Лишь звенит у ног лесной ручей, сбегающий в озеро, да тоненько посвистывает над ухом какая-то хлопотливая птаха.

Наташа зябко поёживается. Кажется, будто ручеек забрался за воротник и ползёт живой ледяшкой, остужая сердце, дыхание… Ой, как холодно…

— Машенька !   Ты спишь ?

Спит. Зарылась с головой в шинель и тихонько посапывает — милая, славная подружка, «красноармеец Поливанова», родной человек, с которым поклялись никогда в жизни не расставаться.

И вовсе нет никакого ручейка, никакого белого платья. Всё та же землянка, тот же унылый дождь, и капли сбегают по стенам, выложенным белыми берёзками. А там, наверху, за каждым кустом смертельная опасность, навстречу которой уже почти год идут 2 девчонки, вчерашние школьницы. Идут наперекор всем, кто пугал и подтрунивал: «Да вы-то куда ?»

Кажется, это было вчера. Они сидели с мамой на большом диване, и Наташа, сумрачная, обескураженная отказом военкома, упрямо твердила:

— Не взяли !   Им, видите ли, не нужны девушки !   Ребят хватает… А я всё равно добьюсь !

…С высоты 5-этажного дома хорошо видны Петровка, Рахмановский переулок, Столешников, кусочек крыши и стена Московского Совета. Где-то, невидимые глазу, темнеют подмосковные рощи, шумит золотое пшеничное половодье… Девушка стоит на крыше, а вокруг всё гремит, грохочет. Над головой скрещиваются лучи прожекторов. И тонут в полыхании пожаров.

— Родненькие вы мои, любимые переулочки… — шепчет девушка. И каждый дом для неё — её родной дом. И каждое деревце на бульваре — такое милое, и каждая дощатая платформа там, за вокзалами… На скольких лесных полянках побывала она со своими пионерами, когда работала в Болшеве, в детском санатории…

Сердце разрывается от боли, когда над пригородами Москвы с рёвом проносятся чужие самолёты, падают бомбы. Самолёты проносятся и над её, Наташиным, домом, и над её школой, и, наверное, над совхозом «Боровково», где они работали с мамой.

Н.В.Ковшова.
Н. В. Ковшова.

Какое это было чудесное время !   Правда, мама здорово уставала. Студентка Тимирязевки, она никак не хотела отставать от бывалых полеводов. А 9-летняя Наталка не хотела отставать от мамы. Так и тянулись друг за дружкой. Зато как здорово спалось после трудного дня — на большом топчане, сколоченном из грубых досок, на тюфячке, туго набитом овсяной соломой !   С каким аппетитом уплетали они деревенские щи, такие наваристые и густые. И ржаной хлеб, нарезанный большими ломтями…

А вот теперь она, боец команды ПВО Ковшова, стоит на посту воздушного наблюдения. Она охраняет Москву, столицу Родины. А после бессонной ночи, придя домой, скажет матери:

— Понимаешь, стою на крыше и ругаюсь, сжимаю кулаки от ярости, когда вижу в небе эту гадину с паучьим крестом, Не могу !   Сил больше нет торчать в тылу. Если — меня не возьмут на фронт, убегу !

Переменчива она, мечта юности. Бродила когда-то Наташина мечта с рюкзаком среди таёжного бурелома, ночевала у костров в полевых партиях, под северным сиянием, улетала в небо выше всех и дальше всех.

И вместе с тем никогда не видела себя Наташа отрешённой от простого, земного, человеческого счастья. Никогда !   Даже совсем ещё подростком, приглядываясь, как тётя Надя возится со своими малышами, Наташа говорила:

— У меня обязательно будут дети !

Позже в фронтовых письмах она вспоминала о своих двоюродных сестрёнках: «Как они там растут без братишки своего — Натика ?   А ?   Шалуньи мои драгоценные. Котятки беленькие и чёрненькие. Как хочется мне на вас посмотреть…»

Дежурства на крыше, занятия в тире, школа снайперов. Так, шаг за шагом, Наташа приближалась к своей цели. Наступил день, когда оставалось только по доброй русской традиции присесть перед дальней дорогой на диван, на милый потёртый диван, где они с мамой вдвоём проводили свои «партийно — комсомшьские собрания», где легко и светло мечталось.

…Болота, болота, болота. Ноги вязнут в ржавой холодной гуще. Комариные тучи вьются над головой. Под ногами хлюпает даже тогда, когда в воздухе сгущается морозный туман. Ноги постоянно мокрые. Хорошо, если иногда удастся развести костер и погреться около него. Чаще же его развести нельзя, потому что даже зажженная спичка может обернуться страшной бедой для тебя и твоих товарищей.

Сколько ночей пришлось Наташе и Маше проспать на застывшей от мороза земле, на снегу, под злобное завывание метели !   Но девчонки не жаловались. В письмах к родным сообщали, что живут хорошо.

«Милая, родная моя мамусенька ! — писала Наташа в Ноябре 1941 года. — Скорей бы в бой. Мне кажется, что как только наша часть пойдёт в бой, так и покатится обратно поганая фашистская свора».

«Мы сейчас на Волоколамском направлении. Настроение замечательное, самочувствие, отличное, — сообщала она месяц спустя. — Я верю, что со мной ничего страшного не случится, верю в цашу большую и радостную победу».

«Будь здорова и спокойна: мне ведь теперь 21 год, я человек вполне взрослый, и голова на плечах у меня крепко — крепко держится. И ни одна пуля подлой фашистской собаки не отнимет у меня жизни, а я, твой «солдатёночек» — снайпер, постараюсь им насолить так, чтобы они долго помнили, проклятые…»

«Мне подарили маленького щенка, вроде нашей Бобки… Пушистый, шустрый, как юла, маленький, слегка желтоватый комочек…»

«Мамусенька !   Посмотрела бы ты, как твоя дочура бегает на лыжах !   С любой горы при любых условиях еду, и никаких гвоздей. Правда, падаю иногда, ну да без этого нельзя…»

И только об одном очень сдержанно и скупо пишет Наташа: о том, как сражается, как по-настоящему страшен для врага маленький, но храбрый «солдатёночек».

«Выбиваем фашистов так быстро, что они даже не успевают сжигать деревни…»

…Из-за могучего дерева Наташе видны развалины Дубровки, чёрные, обожжённые остовы печей. Совсем недавно над этими домами вился дымок, напитанный домашним хлебным духом, пахло топлёным молоком, и какой — нибудь веснушчатый Санька лазил на голубятню проведать своих крылатых турманов. А сейчас… В крайнем доме на чудом уцелевших стропилах болтается кусок ржавой сетки — всё, что осталось от голубятни. В окрестных лесах звучит немецкая речь. В густом ельнике под широкими снежными лапами прячутся фашистские «кукушки».

Наташа неслышно подползает ближе, ближе: где-то здесь в развалинах притаился вражеский пулемётчик, который непрерывно строчит по нашим бойцам, не давая им подняться в атаку.

«Нужно уничтожить вражеский пулемёт», — коротко сказал командир полка Довнар. И вот Наташа ползёт. Проползёт несколько метров и снова замирает — над головой проносится пулемётная очередь. Ещё на метр ближе… И опять остановка. Треск пулемёта слышен то слева, то справа…

— Меняешь позицию, подлюга, — шепчет Наташа, до боли прикусывая обветренные губы. — Всё равно не уйдёшь !

И он не ушёл, замолкнув навсегда после второго Наташиного выстрела. А потом она вместе с первыми штурмовыми группами ворвалась в Дубровку…

Узкими снеговыми траншеями двигались батальоны к Великуше. Высокий снежный вал опоясывал тут укрепления врага.

На склоне небольшой высоты, в сосновом леске, — наблюдательный пункт командира полка. Но и отсюда не разглядеть, что делается за снежным валом. Только крыши домов виднеются над белым настом да темнеют мрачные пасти амбразур.

На наблюдательном пункте — Довнар, его адъютант Фёдор Рыженков, комиссар полка Жур и 2 снайпера — Поливанова и Ковшова. На них лежит охрана пункта. Но не только это. Быстрые, сообразительные девчата выполняют ещё трудные обязанности связных — под огнём доставляют командирам батальонов боевые приказы, приносят донесения от них.

Боевые подруги: Н.В.Ковшова и М.С.Поливанова.


Боевые подруги: Н. В. Ковшова и М. С. Поливанова.  1942 год.

— Удивительные девушки ! — говорит Довнар. — Молодцы !   А я ещё хотел отправить их в тыл.

Когда он впервые увидел две хрупкие фигурки, утонувшие в нескладных ватниках, то воскликнул:

— Только девчонок мне ещё не хватало !

Его можно было понять. Стоял Октябрь 1941 года. В народное ополчение шли люди без боевого опыта, без военной выучки, никогда не бравшие в руки оружия: рабочие, учителя, учёные, артисты.

А тут ещё девчонки !   Довнар тогда решил при первом же случае отправить их в тыл. А теперь… Теперь эти «девчонки» стали его глазами, боевой охраной.

Едва вошли в горящую Великушу, сражённый пулей, упал адъютант командира полка Федя Рыженков. Склонившись над боевым товарищем, на минуту задержался Довнар, махнув Наташе рукой: иди, мол, не задерживайся. Только исчезла маленькая фигурка, как командир полка упал рядом со своим адъютантом. Попытался подняться — резкая боль в обеих ногах. Ни встать, ни идти.

— Наташа !

Где она ?   Может, недалеко ушла ?

Неподалёку темнела глубокая воронка, и он пополз к ней, волоча перебитые ноги. Он уже не в силах был звать и, лежа на дне воронки, чувствовал, что истекает кровью. Но Наташа уже искала командира. Вскоре её голова в сползшей набок шапке показалась над воронкой на фоне ночного неба. Там неподвижно лежал Довнар, и под ним таял красный снег. На какое-то мгновение у Наташи закружилась голова. Она зажмурилась, провела варежкой по вспотевшему лбу. Что делать ?

Через несколько секунд она уже мчалась за помощью. Вернулась вместе с санинструктором Машей Медведевой. Они перевязали командиру искалеченные ноги, вытащили его из вороньи, уложили в деревянную лодочку — волокушу.

— Ничего, всё будет хорошо ! — уверенно говорила Наташа, вглядываясь в лицо командира.

Волокуша была маленькая — ноги раненого в ней не умещались, тащились по снегу. Это было нестерпимо больно, и командир стонал.

Перекрывая звуки пальбы, рядом упала мина. Вскрикнула, раненная, Маруся. Взрывной волной выбросило из волокуши командира. И только Наташу не задел ни один осколок. Она снова уложила командира в волокушу, надела на него свою шапку и потащила уже одна, задыхаясь и выбиваясь из сил.

Довнар был уже почти без сознания. Сняв с себя последнюю тёплую одежду — ватную телогрейку, Наташа укрыла ею командира.

— Не дам я вам умереть. Не для того тащила вас.

…Спустя несколько лет, когда Станислав Александрович Довнар пришёл к осиротевшей матери Наташи — Нине Дмитриевне, он с трепетным волнением рассказывал, какое великое мужество и какая великая нежность жили в сердце её дочери.

— Привезли меня в медсанбат, в Новое Гучево, — вспоминал он. — Сделали перевязку, уложили ноги в лубки. И вот, представляете, лежу я на носилках в холодной избе, а возле меня Наташа. Всячески пытается утешить и даже развеселить. Уверяет, что Великуша целиком в наших руках, что мы, конечно, удержим её, что я скоро поправлюсь и опять вернусь на передовую… А сама потихоньку плачет. От жалости ко мне…

Довнара эвакуировали в Москву, в госпиталь. Сопровождать его поручили Наташе, И здесь, в Москве, она каждый день появлялась в палате, где лежал Довнар, ухаживала за ним и опять же пыталась, как могла, развеселить.

— Всё будет хорошо, — убеждённо говорила она, хотя знала, что хорошего мало: сначала газовая гангрена, потом ампутация одной ноги, угроза жизни…

Как важно, чтобы в такую минуту рядом был человек, который верит в лучшее, надеется.

И вот настал день, когда Наташа пришла в госпиталь в последний раз — проститься со своим командиром.

— Куда же ты торопишься ?   Ведь у тебя ещё отпуск не кончился. И вообще, может быть, хватит тебе воевать ? — попробовал было уговорить её Довнар. — Не девичье это дело. К тому же не у каждого воина, как у вас с Машей, в первый год войны — орден Красной Звезды.

Ответ Наташи был решителен и непреклонен:

— Ни за что !

На другой день она выехала в полк. А вскоре Довнару пришла от неё весточка, в которой она писала: «За Вас я уже немножко отомстила, в последнем бою мне удалось подстрелить 5 фашистских захватчиков. Правда… осколками мины я была ранена в обе руки и обе ноги».

Её отправили в госпиталь. Но она рвалась на фронт, не дожидаясь, когда будут залечены раны.

«Скучаю от ничегонеделания, — писала она родным и близким. — Боюсь, что после окончательного выздоровления меня не будут пускать на передовую. Комбат приезжал навестить нас и заявил мне: «Теперь меня не проведёте — дальше командного пункта я вас не пущу !»   Вот ещё не было печали».

«Хочется скорее попасть в часть. Каждый день прошусь, чтобы выписали, а они всё держат. Я с ними уже и ругаюсь, и ласково — ничего не помогает. Ну просто беда, да и только…»

Ненависть, неуемный дух мщения, которым жили все, кто шёл с ней рядом, звали её туда, на фронт. Это неистребимое чувство ненависти к врагу родилось в ней давно.

Наташа ещё маленькой узнала о красногвардейской юности своей матери. Знала, что из 8 человек, составлявших бабушкину семью, 6 были большевиками. Что в грозном 1918 году трое из них, дед и 2 его сына, мамины братья, погибли, замученные белогвардейцами. Эсеровской пулей был сражён и третий, 19-летний мамин брат, только вступивший на революционный путь. Маме не было ещё 16 лет, когда она оказалась в белогвардейской тюрьме, в камере смертников.

Наташа любила мать глубокой, преданной любовью. И уже в детских мечтах своих стремилась быть достойной трудного, выстраданного дли неё счастья. И вот теперь она принимала эстафету.

«Верю, что моя хорошая мамочка вспомнит свою боевую молодость и не станет сердиться на свою дочурку за то, что она добровольно пошла на защиту нашей горячо любимой, самой замечательной в мире родной Москвы», — писала Наташа с фронта.

И как ни тяжело было матери, она гордилась своей Наташей. Она понимала: другой её Наташа не могла вырасти.

В 1937 году они вместе с матерью читали книгу о зверствах фашистов на испанской земле, разглядывая снимки. Развалины Сан — Себастьянского собора… Изувеченное тело республиканского пилота Франциско Николаса… Убитые дети… Истерзанные трупы женщин… Страшная повесть о зверином неистовстве кровавого генерала Франко…

— Я бы хотела сейчас быть в Мадриде ! — взволнованно говорила Наташа.

— И что бы ты стала там делать, моя девочка ?

— Бить фашистов !

— Но ведь ты этого не умеешь. Ты не умеешь ни стрелять, ни перевязывать раненых. Даже кашу не научилась варить. Правда ведь ?

Наташа согласилась.

— Правда. Но я обязательно научусь ! — А потом, задумавшись, добавила: — Ведь фашисты и с нами хотят так же расправиться ?

— Да, и ещё хуже… Но мы не позволим !

— Нет, мы не позволим !

После этого разговора Наташа стала учиться «военной мудрости». Она была комсомольским вожаком, и к учебным мишеням с ней пошли её друзья, целые классы. Любимым местом встреч и жарких соревнований стали стадион, лыжная станция, спортивный клуб.

Лёжа в госпитале, на этой лесной «дача», вспоминала подробности последнего боя, пыталась как бы со стороны взглянуть на себя — повзрослевшую, закалившуюся на трудном пути.

…Лежу на «точке», которую указал комбат. Стреляю. Но отсюда ничего не видно. Выдвигаюсь ближе. И вдруг вижу: наши танки движутся к деревне. Пошла вперёд штурмовая группа. И я вместе с бойцами влетаю в деревню. Кругом такое творится — сплошной гул.

Когда бежала, когда стреляла, право же, некогда было пугаться. А потом… Правильно, конечно, комбат ругал: «Не твоё, не снайперское это дело на фашистский танк вскакивать, прикладом по нему стучать, раненых перевязывать».

«Не твоё дело» !   Легко сказать… А если им нужна помощь ?

Да, сама вся окровавленная, с простреленными руками и ногами, Наташа в этом бою вытаскивала из-под огня раненых. И если был в её душе страх, то только за них, за этих людей. В страшное смятение её приводили тогда кровь и смерть. «Никогда не забуду минут, проведённых с глазу на глаз с умирающим», — писала она домой после того, как на её руках умер раненный той же миной, что и она, заместитель комбата.

А за себя не было у Наташи страха. Ни у неё, ни у Машеньки. Из-за этой своей отчаянности, случалось, ходили они даже в «нарушителях дисциплины». Однажды едва не угодили под арест: не спросясь, самовольно отправились в разведку и лазили ясным днём под носом у противника. День был тихий. Гитлеровцы у себя в дзотах разговаривали, по телефонам названивали. Некоторые слова можно было понять…

Вернулись к своим, доложили, какие и где у врага укрепления, где орудия, пулемёты. А командир нахмурил брови и говорит сердито:

— Арестовать бы вас следовало, чтобы без спросу не ходили куда не нужно, вот что…

Ну, а раз «бы», — значит, не худо и повторить.

Но Наташа грозит Машеньке:

— Будешь очертя голову в пекло лезть — маме напишу.

А Маша в свою очередь:

— А как ты сама рискуешь, Натка ?   Разве можно так ?

Их дружба началась ещё в Москве. Наташа была коренной москвичкой, а Маша родилась в тихой деревушке Нарышкино, потом жила в Валентиновке, под Москвой.

Девчата вместе работали, вместе учились стрелять, вместе дежурили на крыше. Обеим немало пришлось постоять за себя, когда комплектовалась школа снайперов. Особенно Маше. Как-то всё привыкли считать её тихоней. Она была старательная, немногословная. Всё, к чему стремилась, к чему душа рвалась, делала спокойно, без трескотни и бахвальства, но неотступно. Выросла она в многодетной крестьянской семье. Баловать её было некому, а в няньках ходить — было за кем. Так сызмальства и привыкла больше заботиться о других, чем о себе. Единственное, в чем не могла себе отказать, так это в книгах. День и ночь читала бы, если бы не мать, которая корила её за то, что портит она глаза ночным чтением. А потом Машенька задумала стать лётчицей.

— Мыслимо ли, доченька, чтобы тебе, этакой былинке, по небу летать ? — говорила мать.- Лётчику, я так думаю, сила нужна.

А дочке смешно:

— Знания нужны, мама. И ещё смелость…

Училась Маша упорно, вечерами. Днём работала. Электричка на рассвете увозила её в Москву и лишь поздно вечером привозила домой. Ночь… Все домашние спят, а она сидит на кухне, чтобы никому не мешать, и «грызёт» какие — нибудь формулы.

Все планы нарушила война. Появилось твёрдое решение — вслед за тремя братьями — на фронт.

В эти дни товарищи узнали Машин характер, впервые раскрывшийся в полную силу. Она стояла перед комиссией, проводившей отбор в снайперскую школу, и, не выдавая волнения, ждала ответа, Принята ?

И вдруг она слышит:

— Нет !

Кто-то, не сдерживаясь, сказал:

— И куда эти девчонки рвутся ?

Выпрямилась, словно подросла, позврослела. Вскинула разгневанный взгляд:

— Зачем тогда, спрашивается, Поливанова стрелять училась ?   Ради забавы ?   Зачем Поливанову хвалили: бьёт метко, хорошо звеном командует… Разве время сейчас в игрушки играть ?

Могли ли они тогда знать, что эта маленькая разгневанная девчонка будет одним выстрелом снимать с высоченной колокольни вражеского наблюдателя ?

…Трудными фронтовыми дорогами шла за девчатами добрая и суровая слава.

«Их трудно было представить одну без другой, — писала о них фронтовая газета. — В один день они надели красноармейскую форму, в один день открыли свой снайперский счёт, в один день подали заявление в партию. Когда была ранена Маша Поливанова, в первый раз увидели плачущей Наташу Ковшову. Ранение Наташи Маша переживала гораздо тяжелее, чем своё…»

Сами отличные снайперы, подруги обучили снайперскому делу многих бойцов. 26 учеников Ковшовой и Поливановой уничтожили 300 гитлеровских солдат и офицеров. А у этих учеников были ещё ученики, которых в части с улыбкой называли «внуками» Машеньки и Наташи.

«У них настоящий военный ум», — говорил о подругах комиссар полка Иван Иванович Жур. Он удивлялся способностям девушек, их склонности к оперативной военной работе, как и их мужеству, находчивости, умению увлечь за собой других. Но если всё это ещё как-то было понятно в Наташе, с её решительным и волевым характером то в Машеньке застенчивой, часто краснеющей от смущения, этот боевой, наступательный дух казался совершенно неожиданным, вроде шторма на лесном озерке.

…Сводный батальон вёл бой за Чёрную. Туда с командного пункта полка направились военком Жур и 3 снайпера — Леонов, Шиханов и Поливанова. Ехали верхом на лошадях по бездорожью и вскоре обнаружили, что сбились с пути, хотя расстояние-то всего каких — нибудь 5 километров.

Спустились сумерки, в лесу быстро темнело.

— Заблудились, товарищ комиссар, — встревожились Леонов и Шиханов, — Этак мы на фашистов нарвёмся.

М.С.Поливанова.
М. С. Поливанова.

Стоят, толкуют: может, назад вернуться ?   Так, видимо, и решили бы, если б в разговор не вступила Маша:

— Товарищ комиссар !   Разрешите, я вперёд поеду… Слышите стрельбу ?   Я уверена, что это стреляет наш тяжёлый миномётный батальон. Он ведёт обстрел подступов к Чёрной. Через 40 минут мы будем на месте.

И действительно, через 40 минут трое взрослых, опытных воинов благодарили свою 20-летнюю проводницу за отличную ориентировку и смелость. А военный комиссар вручил ей от имени командования свой личный «Браунинг».

С первых же дней в полку полюбили юных снайперов. Особенно тёплая дружба завязалась у девушек со студентами Московского автодорожного института, составлявшими взвод пулемётчиков. Вместе шли они из Москвы, вместе пели песни, на привалах кипятили чай в большом походном чайнике, который прихватили с собой в дорогу эапасливые «мальчишки». На этих коротких привалах рождались остроумные шутки, царила атмосфера настоящего фронтового братства.

Общительность Наташи, её начитанность, остроумие и задор, а подчас и ребячье озорство привлекали к ней людей. С ней было легко и весело. Но не всем. Наблюдательная, строгая к себе и другим, она умела быстро распознавать людей, видеть истинную человеческую красоту. Такой же чистой и неподкупной душой была и Машенька.

Хорошая, светлая дружба связала девушек со студентом Леонидом Зубаревым, особенно с того момента, когда Леонид стал секретарём комсомольского бюро роты, а Наташа его заместителем.

Но война есть война. И не раз она разлучала друзей, оставляя им лишь возможность ждать писем друг от друга да с жадностью расспрашивать у встречных: «Может, видели ?..»

Иногда встречались. Это были короткие, радостные, а иногда суровые минуты. Одна из таких встреч на всю жизнь запомнилась Зубареву.

Тяжело раненный, он лежал в избе. Нога сильно воспалилась, температура высокая. И тут неожиданно появилась Наташа. Прибежала растревоженная, притащила откуда-то одеяло, подушку. Как хотелось ей утешить, развеселить друга !   А утешить было нечем. Пока Лёня находился в госпитале, погибли его товарищи Женя Морозов, Серёжа Пузанов, самые близкие, самые дорогие. С самого начала войны шли они вместе по фронтовым дорогам. Теперь из троих остался один Лёня.

— На, Наташа. Теперь ты продолжай, — протянул он девушке красную тетрадку, которую шутя называли «дневником трёх мушкетёров».

Она в то время собиралась в Москву сопровождать в госпиталь раненого Довнара.

— Хорошо, продолжу… И обязательно зайду к твоей маме.

Уже давно стал Лёня, фронтовой друг Наташи, Леонидом Фёдоровичем, преподавателем, учит студентов. А его мать Анна Афанасьевна и поныне не может забыть, как к ней пришла, измученная тревогой, юная синеглазая девушка, как старалась её утешить. И ни разу не вспомнила о той опасности, которой каждый день подвергалась сама.

Умение думать прежде всего о других — вот одно из качеств, которые были присущи Маше и Наташе.

«Как живёте, как у вас с деньгами и дровами ?» — с тревогой спрашивала Машенька родителей в своих фронтовых письмах. Она старалась при первой возможности послать им денег, поделиться фронтовым пайком, не переставала расспрашивать в письмах о здоровье папы, о том, что пишут с фронта братья.

Подруги любили петь. В короткие часы затишья особенным теплом веет от душевной песни. Пахнет дымом, и такими родными кажутся могучие сосны, глядящие в жебо, и каждая травинка, что выжила, выстояла в этом урагане.

Вот и в тот Августовский вечер они сидели на лесной поляне и пели песни, тихие, задушевные. Позади был трудный 120-километроный переход по непролазным топям, нестерпимо ныло усталое тело, а впереди ждал тяжёлый бой.

Здесь и истротил девушек Пётр Ильич Тарасов. Знал он их с первых дней войны. Давал рекомендацию в партию. Не раз усаживал в своей землянке попить чайку с сухарями. И вот сейчас, назначенный комиссаром полка, Тарасов подошёл к ним, сел поговорить перед боем.

Девушки обрадовались этой встрече. Наташа вытащила из кармана пачку писем, попросила:

— Если что… передайте, пожалуйста, моей маме.

…Демянская и Стружковокая группировки противника двигались на соединение. Нужно было вклиниться между ними и не дать им сблизиться. Московская Коммунистическая дивизия стояла насмерть, принимая на себя удары справа и слева. На самом ответственном участке этого боя сражалось лучшее снайперское подразделение, в составе которого были Ковшова и Поливанова. Вокруг полыхали огненные смерчи, а они хладнокровно прилаживали свои винтовки, снова и снова припадали к прицелам.

Силы были неравны, и фашисты окружили группу наших бойцов, среди которых были Машенька и Наташа. Погиб командир. И вот в эту трудную минуту раздался спокойный и твёрдый девичий голос:

— Принимаю командование на себя !   По местам !

Это была Наташа.

Всё меньше становилось бойцов. Вот их уже только 5, потом 3: истекающий кровью снайпер Новиков и две подруги, которые тоже были ранены. Но и втроём они продолжали бой. А фашисты били уже рядом.

— Сдавайтесь ! — кричал подобравшийся совсем близко немецкий офицер.

В ответ раздался выстрел, и гитлеровец упал. Но вот вокруг девушек взметнулась вздыбленная минами земля, и они уже не смогли подняться.

— Машенька… у тебя есть гранаты ? — опросила Наташа.

— Две.

— И у меня две.

Прогремели два взрыва.

— Вторую не смогу бросить, — еле слышно прошептала Машенька.

— И не надо. Ты только встряхни, чтобы и себя и гадов…

Это была последняя команда и последнее слово подруги. Девушки обнялись, расцеловались. Теперь они лежали, не двигаясь, в мокрых от крови гимнастёрках. Вокруг, злорадствуя, уже толпились гитлеровцы. И тут раздались ещё два взрыва. Последние гранаты, которые были в руках Наташи и Машеньки, сработали на победу…

В письме к Наташиной матери Нине Дмитриевне её фронтовые друзья писали:

«После того как была отбита атака гитлеровцев, все узнали о безвозвратной и горькой потере любимых девушек — Наташи и Маши. Все поклялись у их могилы мстить и мстить. Эту клятву мы свято держим. Гордитесь же Вашей Наташей, она была у нас любимицей, и её светлого образа мы не забудем никогда. Снайперы — ученики Наташи: Файзуллин, Субботин, Потехин, Жалнин, Куприянов, Александров, Конаков, секретарь бюро ВЛКСМ ст. лейтенант Герасимов».

…Их имена навсегда остались в нашей памяти. В Москве, в тихом Уланском переулке, есть школа имени Наташи Ковшовой. Здесь она училась. В музее, созданном учителями и ребятами, хранится пионерский галстук Наташи и платье — то самое, белое, с голубыми росинками, в котором она была на выпускном вечере. Каждый мальчик и девочка, переступающие порог школьного здания, начинают свой путь с «Наташиной комнаты» и уходят отсюда, унося в сердце восторженное преклонение перед мужеством…

— Я расскажу вам о Машеньке Поливановой, — так уже много — много лет начинает своё знакомство с новыми учениками директор Спас — Конинской школы, той самой, где училась героиня, где вместе с сельскими ребятами и девчонками несла свои нехитрые комсомольские заботы.

В Москву, на проспект Мира, и в Востряково, где живут Поливановы, приходят и приходят письма. Школьники, учителя, рабочие просят рассказать о Наташе и Машеньке, потому что всё, что связано с их именами, учит жить, бороться, высоко нести достоинство советского человека.

Время идёт. Но из поколения в поколение, от человека к человеку передаётся огонь, зажжённый горячими, чистыми, преданными Родине сердцами. Вечный огонь…

( Из материалов сборника — «Бессмертные подвиги».   Москва. «Воениздат», 1980 год. )